Хроники Оноданги: Душа Айлека

— Егор Юрьевич. Мы едем с вами.

— Мы?

С другой стороны рулона, там где должны быть ноги Тюменцевой, выбралась лохматая голова Засентябрилло. Двухголовый брезент поразил Егора меньше чем явление Вечного Почечуйки.

— Засентябрилло.

— Я товарищ Бекетов.

— Как ты здесь оказался?

— Я тут подумал. Вы только не обижайтесь. Не мог меня пропан к метеовышке пришпилить. Со всем уважением. Не тот выхлоп.

— Понятно. Один испугался остаться. — кажется Егор точно угадал Почечуйку.

— Егор Юрьевич. Вы должны нам сказать.

— Что сказать?

Тюменцева перебралась на пассажирское сиденье. Расправила острым углом концы газовой косынки.

— Кто вы на самом деле, товарищ Бекетов?

ГЛАВА 16 УЙЧУМСКАЯ БИТВА 29 МАЯ 1995 ГОДА

Великие битвы пишут великие историки. Полтавская битва, сражение у Лепанто, побоище у Пьяного Угла города Гродно 13 сентября 1998 года. Все они оставили свой след на страницах научных монографий, школьных учебников, милицейских протоколов и лицах гробовщика Степанова и металурга Игнатьевой с «а мне всегда 23» годом рождения. Уйчумская битва неразжилась своим персональным историографом. Была блеклая заметка в рубрике «К ответу» в районной газете «Наше Бремя». Ее состряпал на коленке своей сожительницы Мураевой корреспондент Барбатов. Материалом для ваятеля стали двусмысленные охи-ахи начальника геологоразведки Понедельника, сбивчивые «рыбацкие» рассказы пешехода Тойотова и недоваренная июльская луна. Одна на всех: поэтов, влюбленных, собак и шаловливого литсотрудника Шибайло. С одной стороны на луну смотрел Барбатов и цокал пальцем по клавишам электоромеханической «Ятрани» «… общее бескультурье и шабаш легких денег… на аборт где???». Последнее Барбатов вычеркнул. С другой стороны на ту же сырую Луну смотрел один американский паренек. И возраста он был как Барбатов и почесывал по утрам то же самое место. Но закончив осмотр собачьего караоке, он вернулся к столуи написал: «Первое правило Бойцовского Клуба…» Такой вот он. Интегральный шмурдяк, малята! Но Уйчумская битва… Уйчумская битва… Она осталась в пожилом дыхании камчатской земли. В музыке горных стеклянных ручьев. В мифах и легендах абаканских бобров и великой незлобливой песне горбатой сосны, зацепившийся голыми корнями за черную ущербную скалу. Там бы ей и оставаться. Такой как есть. Не тронутой сальными холодными пальцами интерпретаций и экспертных мнений. Но… Да к лешему этих абаканских бобров! У нас есть Кун. И Уйчумская битва тоже должна быть. Не для нас. Что нам? Мы в постмодерне булькаем. Для одной девушки в Магадане. У нее солнечные волосы и расплывчатые неопределенного цвета глаза.

Карась опустил бинокль. Барселонов дал ему руку. Карась взобрался на темную гладкую броню БТР. Закурили. До белого мелведя, этой фантастической нелепости на фоне серенького ситцевого пейзажа оставалось около километра. Земля не дрожала, но в животе Карася начало густеть и холодеть. То самое… Которое… Как сказать… Такое… Карась выбросил окурок. Пора начинать вибрировать, а Барс сидит молча и плюется. Будто черта увидел или светлое будущее демократической России. Пришлось ему начинать, если других желающих не находилось..

— Че это вообще такое?

— Чернобыль. — уверенно сказал Барселонов.

— Какой Чернобыль?

— Вот такой. — сразил аргументом Барселонов.

— Эхехе. — проговорил чуть слышно Карась. — А ведь вот так Горбача видел. И выкидуха с собой была.

— Это здесь ни при чем. — Барселонов ткнул руки в карманы. Выгнул спину дугой. Поглаживал воротник бритым подбородком.

— И морда одна на всех кирпичом. — Карась сделал слоновьи ушки. Лег на спину. Прогулялся глазами по небу. Подошел Банджо, а вместе с ним незримая, но с острыми толкательными коленками, Люська Свет ее Рейнгардт.

— Чего делать будем, Степаныч. А? Пацаны волнуются.

— Карась? — Барселонов повернулся назад. — Объедем или по встречке?

— Ты меня знаешь.

— Это. Степаныч. — Банджо мелко трясся. Шея сжималась и разжималась как часовая пружина. — Чего нам то? Здесь Кашпировский нужен с банкой заговоренной. Кто вообще это выдумал, а? Решай, Степаныч. Рванем. Пока счастье наше.

— Решил. — стукнул Барселонов по колену. — А достань ка, ты мне, брат Банджо, Муху.

— А лучше две. — добавил Карась.

Банджо сухо сглотнул. В житомирской его с височными шишками башке боролся страх перед Барселоновым и ледяной ужас от непонятного. Все, как всегда, решил желудок. В нем поселилась глыба льда с острыми краями. Люська могла его растопить. Но где то Люська.

— Мухи достань. — сказал Барселонов. — А потом пацанов бери и дави на амфибиях до Крашенинникова, не оглядываясь. Не возражаешь, Карась?

— Как могу.

— Степаныч. — расцвел Банджо. Если бы он знал, что на свете есть слезы. Он бы расплакался.

— Давай. Не жми на жмикалку.

На медведя решили идти на Буське. Пушку 30-мм каперанг починил. Это семечки после ядерных торпед. Была заправленная лента. Четыре гранатомета, ведро лимонок и удочки. С пацанами попрощались наскоро.