Хроники Потусторонья: Проект (СИ)

— Ну вот и всё, товарищ Звезда. Сейчас за тобой придёт машина… Думаю, уже пришла. Тебя отвезут в Штаб. Веди себя прилично, говори поменьше, слушай побольше. В разговоре с Великим Магистром прибавляй «Повелитель», с Кошками можешь особо не церемониться. Какую бы Касту тебе не определили, ты — мой личный протеже, а значит, находишься на особом положении. Ты не просто Дух, ты — первый Воин Радуги. Что это значит, тебе объяснит Великий Магистр. Ну, а если он не удосужится, тогда это сделаю я, но уже завтра. Вопросы?

Валентин улыбнулся и покачал головой.

— Вопросов нет.

— Вот и славно.

В этот момент зазвонил телефон. Я поспешно снял трубку.

— Машина подана, Милорд. Чёрная «Волга».

— Да ты что, серьёзно? — искренне восхитился я. — Во даёте! А я думал, иномарку пришлёте. Молодцом! Как тебя звать?

— Пуш-А, Милорд, Четвёртая Каста.

— Молодец, Пуш-А! Позже объявлю тебе личную благодарность.

— Спасибо, Милорд! Рада стараться!

— Ну всё, вольно. В смысле, отбой.

Трубка снова повисла на аппарате.

— Слыхал, да? Чёрная «Волга»! Совсем как в былые времена. Когда-то сам на такой катался, когда в «органах» служил. Прямо ностальгия. Нынешнее-то поколение подобными вещами не удивишь, а раньше такую машину издали примечали, даже без всяких опознавательных знаков. Знали и боялись, так-то… Ладно, это меня снова унесло куда-то. Всё, Валёк, выходим.

Я вышел из кабинета, он последовал за мной.

— Маришка! Валентин уходит!

Она вышла к нам — какая-то серьёзная, даже чересчур. Подошла к Вале:

— До свиданья, Валентин. Хотя мне кажется, что мы с вами больше не увидимся… У вас никогда такого ощущения не бывает? Знаете, вот смотришь на человека и понимаешь: всё, это в последний раз. Нет?

Он неопределённо пожал плечами:

— Может быть. Никогда об этом не думал. Спасибо вам за чай, Марина. Он был очень вкусным.

— Ну да… Не за что. Всего вам хорошего.

— До свиданья.

— Давай, Валькинштейн, — я крепко пожал парню руку. — Ещё увидимся. Спасибо, что заглянул. Не пропадай там, хорошо?

— Конечно, Герман Сергеевич. Не волнуйтесь, — он улыбнулся, набросил на плечи невесть откуда взявшуюся куртку (молодец, подумал я, на ходу схватывает) и, помахав нам рукой, вышел на лестничную клетку. Я дождался, пока за ним пришёл лифт, а потом закрыл дверь.

Марина молчала, и это молчание было тягостным.

— Его отец, Фима Вершинин, четыре дня как умер. На машине разбился насмерть, — сказал я, чтобы хоть что-то сказать. К тому же это была полуправда: Фима действительно разбился на машине, но это было ещё в девяностых.

— Мог бы не говорить. Я и так догадалась, что там что-то плохое.

Марина закуталась в шаль и теперь была похожа на нахохлившуюся птицу.

— Герман, давай ты завтра никуда не поедешь, а? — она посмотрела на меня так, что у меня внутри что-то оборвалось. Крепись, Кастальский, крепись.

— Ну что ты, милая, у меня же работа. Меня полковник Фёдоров со свету сживёт. Ты же знаешь, он для меня как этот, как его… Как Тарас Бульба, во! Сам породил, сам и убьёт, если понадобится. Если бы не он, где б я сейчас был…

— Я всё это знаю, — перебила Марина. — Всё знаю. Но ты же работаешь как проклятый. Давай завтра… Пожалуйста, только завтра! Позвонишь, скажешь, что заболел. Что у тебя температура! А? Ну Герка, ну пожалуйста! Пожалуйста. Ради меня. Я знаю, что ты меня не любишь…

— Ну что это ещё за глупости…

— Не любишь! Я знаю, не спорь. Я и не прошу. Я об одном прошу: останься завтра дома. Хорошо? Обещай мне. Обещай!

Вот ведь, а? Ну, и что ты будешь с ней делать, а, Герман Сергеич?

Я обнял жену, прижав к себе это маленькое, худое птичье тело. Она вцепилась в мою рубашку, словно меня в любой момент могло унести ветром.

— Послушай, — сказал я, — послушай, давай вот как поступим. Я позвоню полковнику, скажу, что неважно себя чувствую. Если срочных вызовов не будет, останусь дома. Но если будет срочный вызов, Марина, мне придётся ехать, хочу я этого или нет. У нас на участке только один штатный психолог — я. На всю Москву вообще психологов в УВД маловато, не особо популярная должность, наверное. Поэтому… Ведь всякое может случиться. Понимаешь?

— Да, я понимаю, — она отстранилась от меня. — Я всё понимаю. Я ничего не могу сделать. Ты всё равно уедешь, а я останусь. Ты уедешь и больше не вернёшься. А я останусь в этой проклятой квартире, одна — слышишь меня?! — одна! Ты же меня никогда не любил. Зачем ты вообще появился в моей жизни? Жил бы со своей виолончелисткой. Так нет же!.. А теперь… Ты и от неё так же ушёл — так ведь? Просто пропал однажды, и всё. Ты же сам рассказывал, что вас судья, твой знакомый, удалённо развёл. Да ты хоть задумывался когда-нибудь, каково ей было? Нет, скорее всего никогда. Так и со мной будет, я знаю…

— Марина, это уже паранойя. И не говори мне об Эвелине, мне неприятно об этом вспоминать. Я же тебя просил.

Век бы не помнить Эвелины и её тюленьих глаз. И её маман, конечно. Вот где была феерия ужаса и геена огненная.

Марина снова бросилась ко мне: