Хроники ротмистра Кудашева

Про эту крепость потом слышал много всяких баек, распускаемых отсидевшими там офицерами всех родов войск, всех союзных стран, воевавших против Германии и Австро-Венгрии. Уже имея некоторый опыт пребывания в разных местах заключения, скажу, режим в Новом Замке был достаточно либеральный. Охрана охраной, решётки, ров с водой, это не так страшно, если в самой крепости отсутствовал режим камерного содержания. Военнопленные могли свободно перемещаться по территории внутри охраняемого периметра. На ночь спальные помещения – бывшие солдатские казармы и  артиллерийские казематы – даже не запирались. Военнопленные офицеры спали там, где хотели, выбирая себе общество по интересам. Правда, офицерам было строжайше запрещено передвигаться ночью из каземата в каземат. Я не сразу понял, почему многие офицеры продолжали носить на своих мундирах знаки различия и награды. У нас, понятно, изымалось, огнестрельное оружие, но, если офицер давал слово чести не бежать, не нападать на охрану, ему оставлялся офицерский кортик, не как оружие, но как символ офицерской чести. Деньги, бывшие при офицере, не изымались, если он сам не просил сохранить их для себя. На эти деньги военнопленные могли отовариваться, покупать продукты питания по коммерческим ценам и даже вино. Выборные офицеры под «честное слово» и письменное поручительство своих товарищей по плену выходили из крепости в город за покупками в сопровождение одного солдата-конвоира, у которого тоже был в этой отоварке свой интерес. Играли в карты, делали денежные ставки. Немцы этот вид досуга не пресекали. Элита, хоть и подконвойная, и здесь вела тот образ жизни, к которому привыкла. У меня в этом обществе не нашлось друзей. Английским офицерам из старинных родов, курившим в казематах дорогие сигары и пивших скотч за вечерним покером, не был интересен нищий полукровка из Бомбея.    Личные обыски без надобности не практиковались. Документы, разумеется, копировались и учитывались в делах, но офицеры имели право хранить свои удостоверения личности, офицерские книжки в собственных карманах мундира. Равно как семейные фотографии и личные письма.

Таким образом, в моём  турецком  мундире с чужого плеча без петлиц и погон и сохранились документы русского начальника штаба Первого Таманского казачьего полка полковника Баранова Максима Аверьяновича.

Встреча с моим родственником полковником Барановым была для меня полной неожиданностью. Полковник Баранов попал в турецкий плен ещё в новогоднюю ночь 1912-го года, проверяя посты боевого охранения команды военных топографов в горах Персидского Курдистана. С того самого времени он и тянул лямку военнопленного, а в России числился «без вести пропавшим». Баранова в крепости не обижали. То немногое, что могли из него «выжать» в 1912-м году, в году 1914-м уже не представляло никакой оперативной ценности. Он просто работал на крепостной кухне кашеваром.

Свою родственную связь и даже простое знакомство мы скрыли.

Мне нашлось спальное место в каземате рядом с Барановым. Поздней ночью удавалось пошептаться. Мои первые впечатления от нашей «военнопленной» жизни были им прокомментированы.

В нашей крепости содержались лица из числа военнопленных офицеров исключительно те, кто в своё время дал абверу согласие на сотрудничество. Причин тому могло быть множество. Каждая из них носила очень личный характер. В основном, это были причины политические. Каждый из военнопленных, оставаясь «патриотом» своей страны,  имел основание быть недовольным существующим на его родине режимом правления либо конкретным лицом или лицами власть предержащими. На этом «ките» и строилось сотрудничество.

Здесь не готовили простых шпионов, не склоняли к вульгарному предательству, к измене родине. Напротив: французам, хоть и запрещали петь, но они пели свою «Марсельезу» назло немцам. Это так, баловство. В крепости готовили будущих политиков с большой буквы. Агентов влияния, которые должны будут придти к власти каждый в своей стране, оставаясь на крепком немецком поводке того Дойче Рейха, который будет после войны Великой, как бы Германия в будущем не называлась.

На самом полковнике Баранове немцы давно поставили крест. Он для них был просто кухонным рабочим. Ко мне, к Адаму Смиту, они пока присматриваются. Оценивают потенциал. Не понравлюсь – вернут в общий лагерь. А там, гляди, и война закончится.

Так мы с Барановым и решили. Жить и выжить. Вернуться в Россию, в свой Асхабад.

Но случилось неожиданное.

Воскресным днём девятого сентября после полудня мы вздрогнули от рёва сирены, пронзительного звона тревожных электрических колоколов.

Истошные лающие вопли немецких офицеров и унтеров:

– Achtung! Alarm! Flucht!

– Внимание! Тревога! Побег!

– Jeder auf dem Boden! Gebaut! Schnell! F;r Ungehorsam auf der Stelle erschossen!

– Всем на плац! Строиться! Быстро! За неповиновение расстрел на месте!

Мы, то есть весь подконвойный контингент военнопленных офицеров, выстроились на плацу.