Хроники ротмистра Кудашева

Степнов повернулся к опознаваемым. Минуты две всматривался в лица мужчин. Кудашев смотрел на него сквозь полуприкрытые веки. Мужчина был ему абсолютно не знаком.

Степнов повернулся к следователю, покачал головой:

– Мне не знаком ни один из них!

Круглов сделал шаг вперёд, повысил голос:

– Смотрите внимательнее! Вы не могли с ним не встречаться семь лет тому назад!

Арестованный в растерянности переступил с ноги на ногу. Он уже не смотрел на опознаваемых. Смотрел в стену.

Подошёл Васильев. Сказал, как мог, мягче:

– Смотрите, Василий Степанович, вспоминайте: Германия, 1917-й год, крепость Ингольштадт. Лицо, которое вы должны узнать, за семь лет несколько изменилось, но не так, чтобы очень.

Степнов помотал головой:

– Ей Богу, никого не знаю. Меня в Ингольштадт посадили 5-го ноября 1917-го года. Распустили военнопленных в мае-июне восемнадцатого. За полгода контингент военнопленных почти не изменился. Мог бы лицо запомнить, даже если бы и не общался с ним лично. Нет. Видел бы – вспомнил бы.

– Хорошо, так, значит так, – сказал Круглов, – подойдите к столу, Степнов, подпишите протокол опознания.

– Но я никого не опознал, – начал, было, Степнов.

– Этот факт в протоколе уже отражён, – сказал Васильев. Обратился к конвоиру: – Степнова в камеру!

*****

*****

Зинаида Ивановна Проплешкова ареста избежала. На допросы вызывать её никто и не думал. День 8-го июля и последующие двое суток она провела в Фирюзе, на даче ГПУ Туркменской области, бывшей летней резиденции Начальника Закаспийской области и Командующего войсками. В компании майора Пономарёва, начальника службы вооружения ГПУ. Конечно, с разрешения самого Петрова Тимофея Акимовича.

Большой радости ей этот роскошный по тому времени и месту действия отпуск не доставил. После третьего бокала шампанского она долго смотрела в зеркало, шептала: «Родович, Степнов, Рогожин…». Потом громко заплакала и запустила в старое венецианского стекла зеркало большой заморской раковиной. Крикнула на весь дом:

– Будь проклята эта красота!

*****

*****

– Будь проклята эта красота! – стонал в углу общей камеры на голых нарах умирающий от побоев и насилия, нанесённых ему озверевшими арестантами, бывший комиссар Айвар Пурмалис.

*****

*****

Эти вопли забиваемого заживо человека и рёв арестантов, приглушённые толстыми каменными стенами мог слышать и Кудашев, узник роскошной одиночной камеры на северной стороне тюрьмы.

Мог, но не слышал. Ничего не слышал. Ничего не хотел слышать.

Но пришлось не только услышать, но говорить самому.

Дверь в камеру отворилась, и вошёл Васильев.

Поставил на стол небольшой железный эмалированный чайник и пакет. Пояснил:

– Холодная газировка с вишнёвым сиропом. Горячие пирожки с мясом. Домашние. Надюша пекла.

Кудашев молчал.

Васильев не смутился, продолжил, как ни в чём не бывало:

– Ну, Кудаш-бек, ты даёшь! Давно я так ничему не удивлялся. Круглов меня сегодня просто расстреливал каждым пунктом из протоколов опознания и допросов по твоему делу. Его снова возобновили в связи со вновь открывшимися обстоятельствами. Ты, действительно сидел в одной крепости с этим турком, тьфу, с Алфёровым, артиллеристом? Почему раньше молчал? Почему мне не доверился? Почему я не знал, что ты содержался в Ингольштадте? Сегодня известно, это был сверхсекретный объект германского абвера – военной разведки. Каждый его заключённый был предметом обработки опытными специалистами с целью использования его в качестве перспективного ценнейшего агента-нелегала, как в военное время, так и в мирное! Из Ингольштадта просто так не убегали.

– Ты не всё знаешь, Никита, а уже делаешь выводы. Недостаток информации – заведомо ложные умозаключения! Это уровень Круглова. Не уподобляйся. То, что ты сказал – не аксиома. Повторю то, что заявил сегодня на допросе. Полковник Баранов покинул Ингольштадт на повозке, запряжённой четырьмя першеронами, будучи расстрелянным вместе с другими заложниками. Я формально из крепости не бежал. Ушёл своими ногами из городского крематория в чём мать родила, очнувшись от жара печи… Работник этого заведения упал в обморок. Потом бежал за мной, как за святым Лазарем, привёл в свой дом, искупал, одел, накормил… И всё это без расспросов. Только повторял первые две строки из «Отче наш» на немецком. Я умею молчать, но я не умею лгать… Никогда не умел и не хотел.

– «Ложь» – в разведке называется легендой, – сказал Васильев, раскрыл пакет с пирожками, протянул Кудашеву.

Кудашев отрицательно качнул головой:

– Не только легенда. У Лжи может быть тысячи масок, но у Истины – одно лицо. Я не потерял своего лица. Я потерял маску. Меня, как моего отца,  друзья называли Кудаш-беком. Ты, Никита, тоже назвал меня так. Но ты не знаешь, что меня так называли и враги.

Ложь – плохая броня. Ложь не живёт долго. Мне известна статистика потерь среди агентов-нелегалов. Редко кто из них физически существует более шести-семи месяцев.

– Потому и погибла твоя группа, – не удержался Васильев.