Хроники ржавчины и песка

Крики чаек все никак не затихали. Марчело решил подождать. Он дрожал. Инфекция поднималась быстро – уже вся правая рука и левая нога онемели и отекли. Марчело продрог. Язык распух и едва помещался во рту.

Усевшись в черную лужу, мальчик вытянул больную ногу. Поможет ли это, он не знал, но помнил, что сказала Лара: «Соленая вода замедляет заражение». Жаль, что шел дождь и море стало почти пресным, как пруд.

У самых его ног, превращаясь в металл, лежала наживка, которую он меньше двадцати минут назад сжимал в кулаке. Деформированное тельце мыши почти обезглавлено дождем обломков.

Мурашки, море под полом холодное. Старое. Воняет гнилью.

А вдруг и его ждет такой же конец, как эту уродливую наживку; рано или поздно он не сможет больше двигаться, а дождь зальет трюм. С металлическими рукой и ногой – или всем телом, кто знает, – он точно утонет.

Что-то с чудовищным грохотом, ударяясь о трубы над головой, свалилось вниз в полуметре от Марчело. Его окатило водой.

Мальчик подтянул к себе одно колено (другое почти не сгибалось).

Хлопанье крыльев, брызги, сдавленный птичий крик.

Это была большая чайка, перепачканная кровью. Одним крылом, согнутым под прямым углом и одеревеневшим, она царапала пол: раздавался скрежет.

– КТОТЫКТОТЫКТОТЫ? – спросила полутьма новую жертву.

Попав в пучок искр, еще один бумажный шарик вспыхнул.

– ЛАРА (?) – произнес голос таким же вопросительным тоном.

Марчело достал блокнот, но тот вывалился из пальцев. Писать правой рукой он теперь совсем не мог – даже самое простое движение было ему не под силу. Мальчик встал на одну ногу и подобрал блокнот.

Чайка билась в луже, крутилась вокруг своей оси, обрызгивая все вокруг черной водой и кровью.

На одной ноге Марчело прыжками добрался до машины, из которой летели искры. Хотелось свалить ее на пол и пинками заставить замолчать: «Может, зараженной ногой, металл об металл…»

Но вместо этого он нашел силы написать всего одно слово, передавая его бумаге, как крик и молитву:

Х

в

а

т

и

и

и

и

и

т

…И повалился на машину.

Ноги его больше не держали. Блокнот полетел в искры. Бумага вспыхнула, шкив дернулся сильнее, чем раньше: казалось, он вот-вот заведет механизм.

Марчело свалился в воду на полу. Больше своим телом он управлять не мог. Не мог даже поднять руки. Ноги тяжелые как камень. Дышать почти невозможно. Мороз растекается по телу, забирается в кости, все глубже и глубже.

Будто тебя пожирают живьем.

Он издал вопль, запрокинул голову и прикрыл глаза. Подумал о Ларе. Увидел, как она опускается на дно, вытягивая руки в его сторону.

Чайка уже подползла к его ногам, царапая металлом о металл. Теплые капли обрызгали лицо.

Вздрогнув, Марчело раскрыл глаза. Закашлялся.

– Хватииииит, – произносила машина. Она перечитывала последние слова, написанные дрожащей рукой.

Взгляд затуманился льдом. Каждый сантиметр его кожи стал старым золотом. Сердце остановилось. Казалось, что навсегда, но через мгновение забилось снова.

За спиной у Марчело рывком завелась «машина искр». Пол заходил ходуном.

Снова что-то обрушилось, какие-то железяки, ударившись о борт корабля, свалились в море.

Вспыхнув, блокнот запылал.

«Правило № 1: Не отходите далеко друг от друга. Правило № 2: Никогда не спускайтесь в трюмы. Правило № 3: Никогда не снимайте маску…»

Фраза за фразой, страница за страницей, Робредо отрывался от Кхатарры. Потом накренился. Съехал в стоячую воду и, заведясь окончательно, еще несколько минут покачался среди обломков, свалившихся с рядом стоящего корабля.

Мелкие волны, зловонный дождь.

И шепот в полумраке: «Я повернулся и увидел пять огромных букв, написанных на круглом дымоходе: О Б Р Е Д. Обойдя трубу, обнаружил еще две буквы на небольшом расстоянии друг от друга…»

Чайка, наполовину превратившаяся в металл, прыгнула на колени Марчелло – звук был такой, будто кастрюли брякают. Начала стучать клювом по губам и щекам. Только когда они отвердели, чайка принялась за единственную оставшуюся нежную часть.

Глаза.

Интерлюдия 1

Прекрасно помню день, когда я заразился. Небо казалось раскаленной сковородой, на которой шипел раковый желток солнца. И Афритания была вся покрыта бликами.

Спал я очень плохо: мучила жажда, ноги постоянно сводило судорогой, поэтому заря застала меня всего в поту.

Даже рано утром металл на палубах обжигал – явный знак, что к полудню до него и пальцем не дотронешься. Попытавшись встать с койки, я чуть не упал лицом вперед. Ступни совершенно онемели. Доковыляв до фальшборта, посмотрел на пустыню – пески словно расчесаны гигантским гребнем. Тени облаков скакали верхом по дюнам, рассыпаясь причудливыми, живыми узорами.

Я попытался застегнуть сандалии, но пальцы одеревенели и скрючились. Совсем не слушались. Что-то вроде беззвучной судороги: вместо боли – чуть заметное покалывание. Тогда я прилег обратно на койку среди скомканного тряпья и подтянул к себе колено. Кожа на нем огрубела, стала мертвенно-бледной. Помассировал – на ощупь она была странно жесткой и шершавой.

Я выругался. Хотя и понимал, что происходит, но почему-то всегда был необъяснимо убежден: у меня иммунитет.