Хроники ржавчины и песка

Чтобы отряхнуть воду с лица, Гарраско, зажмурившись, сильно затряс головой. Больше он ничего сделать не мог. Не мог пошевелиться. Гарраско лежал на спине: ноги широко раскинуты, правая рука вывернута за голову и прибита к полу силой, которая крепче любой цепи и коварнее любого заклинания. А ниже пятки… словно пустили корни в металл.

«Пей, – сказал себе Гарраско. – Пей, и не будет так больно».

Подождал, пока несколько капель соберется на губах, но потом искривился и резко выплюнул воду. Отвратительная на вкус – ужасно соленая. Задыхаясь, начал судорожно хватать ртом воздух. Дернулся.

Судороги. Пожирают живьем. Мышцу за мышцей.

Конечно, он уже не мальчик, но каждый раз, когда вопреки его воле им начинала управлять таинственная сила, Гарраско становилось все хуже и хуже.

В небе кружили птицы: для них дождь – самый быстрый способ очиститься от сажи дымовых труб.

Прикусив губу, Гарраско со всего маху ударил по железу свободной рукой.

Металл почти сразу же отозвался: три удара, пауза, два удара.

Рот искривила гримаса. Создание было там, внизу, в нескольких сантиметрах под ним.

Это, конечно, ободряет, но легче не становится.

Дождь понемногу затихал.

Гарраско вытянул шею, сжал зубы, с нечеловеческим усилием оторвал затылок от металла и оглядел свою тюрьму. От дождя каждый сантиметр Афритании блестел как стекло: монолитные и решетчатые башни, шпили и мачты, фальшборты и спусковые желоба, дымовые и водосточные трубы, лебедки и краны, шкивы и шестеренки… Бурлящие потоки неслись по дорогам и тротуарам этого корабля-города, то и дело обрушиваясь водопадами с переходных мостиков и площадок. Каждый раз это жидкое чудовище уносило с собой трех-четырех человек, бессильных перед бушующей яростью, которая сметала все на своем пути.

Голова Гарраско с грохотом опустилась на железный пол.

Создание снова ответило: три удара, пауза, два удара.

Тишина.

Туча лопнула, словно края раны. Дождь внезапно кончился; в просвете нехотя показалось солнце.

Еще несколько минут Гарраско лежал, жадно втягивая воздух ртом. Правая рука обмякла. Он свободен. Соединив ноги, притянул колени к груди, потом стал растирать ладонь, чтобы восстановить кровообращение. Несколько раз он сжимал и разжимал кулак, наблюдая, как ногти отливают металлом. Сначала Болезнь сковывала конечности, и у Гарраско она уже отвоевала три пальца правой руки и почти всю тыльную сторону ладони до самого запястья. Поэтому он и был пленником: эта цепь сильнее любого заклинания приковывала его к палубе или прибивала к переборке без всякого предупреждения. Иногда удерживала часами, иногда – днями.

Он осмотрел свои ноги. Пятки – будто узлы из старой латуни. Но дальше Болезнь вроде бы не прогрессирует. Пока ни на миллиметр. «Дождь очень соленый, – подумал Гарраско, – вот заражение и происходит так медленно».

Вцепившись в железяку, которая торчала из палубы словно шип, он встал. Колени хрустнули – как деревянные. Гарраско сделал несколько шагов на цыпочках, чтобы не поскользнуться. Ходить, кажется, может; наверняка не всем так повезло, учитывая обрушившийся потоп.

Яйцо, которое он нес, когда начался ливень, лежало поблизости. Скатилось в водоотводный лоток и застряло в решетке – а иначе бы свалилось вниз и, пролетев двадцать метров, разбилось о ядовитые пески, окружавшие Афританию. Кажется, яйцо не повредилось – разве что помялось немного. Гарраско поднял его обеими руками, поднес к уху и, затаив дыхание, потряс.

Вздох облегчения. Существо в яйце живо. И скоро вылупится. Что именно внутри, Гарраско не знал, но отлично понимал – для Афритании это очень важно: из яиц рождаются свежие запчасти – новенькие детали нужных размеров, которые потом встроятся в параноидально сложную структуру корабля. Хотя Гарраско по-прежнему не представлял, как эти существа появляются, он был уверен: именно корабль решает, какими они должны быть. А птицы выполняют заказ.

В теплых лучах солнца Гарраско смотрел на простор из листового железа, весь покрытый бликами. Город медленно приходил в себя после долгой дождевой комы. Металл оживал, и ручейки, стекавшие за борт, становились все у́же. Многие мужчины, словно муравьи, с большим трудом, но все же вставали на ноги. Многие, но не все.

Вдруг кто-то закричал: «Цветок!» И еще раз, громче: «ЦВЕТОК ПО ПРАВОМУ БОРТУ!»

Путешествие, длившееся уже больше семи месяцев, подходило к концу. До порта, Мехаратта, оставалось меньше трех-четырех дней – максимум пять, если из-за непогоды пески станут труднопроходимыми… И корабль, и экипаж работали из последних сил; трюмы были заполнены Созданиями, предназначенными для колодца. В него, в этот гигантский контейнер, в городе высыплют содержимое корабля, и Афритания сможет насладиться парой недель отдыха на одной из верфей столицы; а потом – новое задание.

В Мехаратте, на безопасной пристани среди дюн, война превратится в смутное воспоминание. В дурной сон Внутренних и Внешних.

На какой-то миг все замерли от удивления. Только металл рычал, как цепной пес.

Толчки.