Хроники ржавчины и песка

В белесом небе стая ромбокрылов стрелой вонзилась в вытянутый сгусток грозовых туч.

Механокардионика, который ударом кулака распутал сплетение металлических конечностей, звали Алеф; как и остальные, он был слепоглухонемым, но владел металлоязом достаточно хорошо, чтобы на нем общаться, безошибочно выстукивая слова.

Внутри него тоже хранилось человеческое сердце: потрепанный кулак испеченной на солнце плоти, затвердевший, но упрямо продолжавший пульсировать, хотя его хозяин теперь – всего лишь железная статуя, которая может ощущать только выбрацию металлояза и жар.

– Мы ни на что не годимся, – произнес он, немного помолчав. – Нам никогда не стать даже каким-нибудь пневмошарниром, не говоря уже о корабле.

Соль, простиравшаяся до самого горизонта, делала пустыню похожей на идеально ровный лист бумаги, из безупречной глади которого торчали тысячи обломков. В этом царстве ослепительного света и огненных бликов и жили слепые механокардионики; их вождем был Алеф, родившийся очень-очень далеко отсюда.

Эти девять созданий хранили внутри себя одиннадцать сердец: слишком мало, чтобы дать возможность своим металлическим телам перейти в другое состояние и превратиться в новый вид.

– Чем-то пахнет, – произнес третий в шеренге. – Ветер доносит вонь от какого-то корабля.

Алеф подошел к говорившему.

– Они двигаются слишком быстро, Двасердца. Мы сильные, но бегаем недостаточно проворно, чтобы догнать корабль и запрыгнуть на борт.

– Но ведь можно идти по его следу – вдруг найдем что-нибудь в свалившемся мусоре.

Алеф запрокинул голову. Двасердца прав, в воздухе пахнет дымом, отработанным маслом и гниющим на солнце мясом.

– Сколько у нас колес? – спросил механокардионик, переводя взгляд слепых глаз на товарищей.

– Три! – ответил ему голос, точнее, скрежет и четкие металлические вибрации.

По пустыне из соли двигаться легче, чем по песку, но нужно разумно распределить вес, чтобы корка не треснула.

– Пойдем не все, так будет быстрее.

Выбравшись из драндулета, Самир вытер со лба пот и направился к одному из самых больших нагромождений обломков в деревне. Он несколько часов наматывал круги, в гребне почти закончилось топливо, но все без толку.

Трое мальчишек, от четырех до семи лет, подбежали к Самиру и пошли рядом, с трудом за ним успевая. Старший держал маленькое яйцо в крапинку и постоянно перекидывал его из руки в руку – мальчику явно не терпелось что-то показать.

– Горячие сегодня обломки, и пальцем не дотронешься, да, Мадук?

Малыш, казалось, только этого и ждал. Приметил то, что было нужно – торчащий обломок старой металлической переборки, – и шмякнул в нее яйцо чайки. Оно разбилось, зашипело и тут же прилипло к металлу, растекаясь как диковинный цветок с желтой серединкой и лепестками из белка.

Остановившись, Самир внимательно посмотрел на мальчишку.

– Да, жарковато сегодня. Это твой завтрак?

Мадук пожал плечами.

– Хочешь?

– Нет, спасибо, сейчас нет. А где Халед?

– В своей лаборатории. Это он мне яйцо дал.

Самир ускорил шаг, а малыш нагнулся над железякой и перочинным ножиком соскреб яичницу, стараясь не касаться раскаленного металла пальцами.

Деревушка, в которой они жили, представляла собой ржавые обломки, разбросанные на сотню метров вокруг. Это было все, что осталось от Абрадабада, механокардионического грузового корабля среднего каботажа, часть экипажа которого составляли обычные люди. Скорее всего, он подорвался на отмели взрывчатого песка. А может, его уничтожил в бою корабль побольше. От взрыва киль должен был просто развалиться на несколько частей, но он, видимо, взлетел в воздух и упал на дюны таинственным созвездием совершенно непонятной формы; некоторые куски почернели от огня, другие были такими ржавыми и колючими от вонзившихся в них осколков, что походили на железный хворост. Не покрывай каждый сантиметр корочка из ржавчины, можно было бы подумать, что это дело рта ржавоеда, который почему-то бросил свой обед не доев.

После этой бойни не уцелело почти ничего – ни превратившихся в обрубки мачт, ни покореженных палуб, ни даже ошметков шин; спасся только прочный модуль из позолоченного металла, совсем небольшой, с двумя командирскими креслами и лабиринтом переплетающихся труб на потолке.

Здесь и жил Халед. Тут он оборудовал крошечную лабораторию – в накренившемся на один бок пневмошарнире. Кресла стояли ровно, указывая спинками в небо.

Стучать Самир не стал. Он вошел внутрь, спустился по ступенькам, встал почти в центре этой тесной, как склеп, комнатушки и только тогда произнес:

– Халед, это я. – Сделал еще шаг. – Снаружи металл совсем горячий, поэтому я не постучал… Ты здесь?

Из-за спинки кресла высунулась седая голова старика и рука с колбой.

– Ты их не нашел, да? – глухо произнесенные слова прерывались кашлем.

– Я обыскал все. В гребне почти закончились масло и кровь, пришлось вернуться.

Старик поднялся и довольно ловко зашагал по наклоненному полу.

– Где-то рядом идет корабль, огромный корабль.

– С чего ты взял? Я видел в пустыне только обломки, ничего особенного.

Старик вылил содержимое колбы в бутылку.