Хроники Смуты. Юность царицы

– Юрек, благодарение Богу, ты встал! Как же я молилась, чтобы эта хворь оставила тебя. И вот Господь нас услышал! Дай Бог, к Рождеству будешь и вовсе здоров! – Она порывисто обняла его и ласково опустила голову ему на плечо.

Пан воевода Мнишек, казалось, не разделял радости и оптимизма жены, о чем свидетельствовало хмурое и насупленное лицо, он гневно взглянул на нее и сквозь зубы произнес:

– Ты так полагаешь, любезная жена? Дай то Бог, чтобы к Рождеству этот пройдоха-лекарь не свел меня в могилу своими снадобьями!

– Ах, Юрек, ты несправедлив к доктору Петрици! – вновь всплеснув руками, воскликнула пани Ядвига. – Ведь тот прежний врач наш, немец, все твердил, что надежды нет и твоя подагра неизлечима, а теперь видишь, как все пошло на поправку, и ты, мой рыцарь, защитишь нас от всех невзгод.

Воевода отмахнулся от жены, нимало не отвечая на ласки, только еще более раздражаясь ее с ним несогласием:

– На поправку? Это ты так называешь? Да стоит мне пошевелить ногой, как будто дьявол рвет ее на части и жжет адским огнем! Хуже моего недуга только этот шведский болван Сигизмунд с его угрозами! Подумать только: не я ли преданно служил ему, не я ли помог взойти на трон Речи Посполитой, не я ли защитил от нападок канцлера Замойского? Да если бы не моя верность, давно бы эта неблагодарная бездарь лишилась короны и отправилась скитаться по Европе, как его злополучный кузен Густав! И что теперь, после всех моих кровавых трудов, чем он мне ответил? Требует уплаты долга, не желает ждать, угрожает конфискацией! И это мне, сенатору и воеводе! – И без того багровое лицо Мнишка покрылось лиловыми пятнами, казалось, он сейчас задохнется от собственного гнева или его хватит удар.

– Продолжайте в том же духе, ясновельможный пан, и у вас лопнут сосуды. Вот тогда я действительно ничем не смогу вам помочь, – раздался за спиной воеводы тихий, но уверенный голос. Со двора наверх незаметно поднялся высокий худощавый человек в темном одеянии, с длинной развевающейся седой бородой. Доктор Себастиан Петрик, сменивший по царившей тогда среди польских ученых моде фамилию свою на звучавшую по-итальянски «Петрици», профессор медицины Краковского университета, несколько месяцев назад занял место придворного врача Мнишка и уже завоевал себе авторитет среди членов его семейства, разве что сам воевода, человек капризный и взбалмошный, часто не слушал рекомендаций, однако же вынужден был в душе признать его высокое мастерство, хоть на словах ругал эскулапа на чем свет стоит, не желая расписаться в своей неправоте.

– Пан воевода изволит помнить, – продолжал Петрици, – как я советовал пану отказаться на время от мяса и вина и питаться только хлебом, кашей и молоком, но пан слушать не изволил и вот результат – атака подагры и почти месяц в постели.

– Если бы я много лет не знал тебя, пан Себастьян, – уже довольно миролюбиво попытался пошутить Мнишек, – то подумал бы, что мои враги подкупили тебя извести меня голодом. – Но тебе грех на меня жаловаться, старый плут, – продолжал воевода, – кто еще платил бы лекарю целое состояние, как это делаю я? Да еще я в придачу дал денег на напечатание твоих книг, хоть ректор ваш и должен в таких случаях нести расходы, но уж не больно он тебя жалует, видно, чувствует, что хочешь занять его место. Держись меня, пан Себастьян, и как знать, может статься, и выпьем вскоре за здоровье нового ректора Краковской Академии, ведь ты же разрешишь мне бокал мальвазии по такому поводу? – заключил он, лукаво сверкнув глазами в сторону Петрици.

– Лучше пусть ясновельможный пан велит меня высечь, чем я отступлюсь от своих предписаний, – строго заметил доктор. – Ведь все мы желаем, дабы Господь как можно дольше хранил вашу милость в добром здравии, – добавил он с поклоном.

– Ну хорошо, давай свой кардиал, эта настойка возвращает меня к жизни, – дружески тронув доктора за руку проговорил Мнишек. – Идите же ко мне, олухи! – грозно крикнул он пахоликам, которые тотчас выскочили из покоев и, поддерживая воеводу, помогли ему подняться. – Будь же здорова, моя пани, – грузно повернувшись, холодно бросил он на прощание супруге, отправляясь в свои комнаты.