Хроники Смуты. Юность царицы

– Истинная правда, милостивый пан воевода, – вновь ответствовал Гридич, как опытный придворный почувствовав оттенок ревности в голосе хозяина. Всем известно было, как Мнишек старался в свое время угодить королю Сигизмунду Вазе, покровительствуя католической церкви, как много святынь в исконно православных землях Червонной Руси удостоилось его щедрых пожертвований, и понятно, что теперь, будучи в непростых денежных обстоятельствах, он весьма болезненно воспринимал меценатство литовского канцлера. – Однако ясновельможный пан Сапега, – продолжал Гридич, – имеет перед глазами своими пример вашей светлости, столь много он наслышан о строительстве во Львове костела Святого Андрея, возводимого стараниями вашего досточтимого семейства.

– Наш орден бернардинцев, несущий свет истинной веры на восточные земли, – поспешил вступить в разговор отец Бенедикт, – не менее ревностно, чем братья иезуиты, служит святому престолу. И служение сие свершается при покровительстве сил небесных и земных, благодарение Богу, имеем мы и то, и другое. Ясновельможный пан воевода никогда не отказывал монастырской братии и в самой малой просьбе, что уж говорить о возведении храма во Львове, который в вечности прославит имя Божье и имя нашего благодетеля!

Мнишек выслушивал славословия с равнодушным видом, как человек, привыкший к лести зависевших от него людей, однако, разумеется, они не были ему безразличны и тешили самолюбие магната. Пани Ядвига, во время всех этих дифирамбов с нежностью глядевшая на мужа, обернулась к отцу Бенедикту и назидательным тоном произнесла:

– Не забывайте, святой отец, что мы жертвуем Господу и святой церкви гораздо больше земных богатств, ведь наш младший сын Франтишек избрал духовную стезю.

– Только в таком благочестивом семействе, у таких родителей могло взрасти набожное чадо, подобное юному пану Франтишеку, – продолжал блистать своим красноречием и угодливостью отец Бенедикт. Его раскрасневшееся от вина гладко выбритое лицо приобрело в этот момент чрезвычайно слащавое выражение.

– Что, Франек, – обратился воевода к сыну, все это время сидевшему почти неподвижно со смущенно опущенными глазами, – quae sunt caesaris, caesari; et quae sunt Dei, Deo?[2] – Старший наш сын верой и правдой служит его величеству и Речи Посполитой, – продолжал он, уже обращаясь к Гридичу, – двое средних еще готовятся к сему, но, без сомнения, будут полезны нашему отечеству. Так и Богу воздадим Богово, епископ из рода Мнишек восславит имя Господа, как прежде наши предки славили имена государей!

Марина внимательно слушала присутствующих, наблюдая, как литовский гость умело резал мясную закуску изящным ножом с костяной ручкой в виде обнаженного торса Венеры, извлеченным из кожаного футляра. Слава… Как часто она слышала это из уст родителя. Слава… Наверное, это то, когда о тебе говорит весь мир и все преклоняются перед тобой, и даже когда ты умираешь, это то, что остается после тебя на земле. «Но слава – удел мужчин, – думала юная панна, а значит, это совсем не для нее. – Скорее бы закончился ужин, батюшка часами может проводить за столом, – проносилось в ее хорошенькой головке, – тогда можно будет спросить матушку, не с известиями ли о князе Збаражском пожаловал этот литовский пан. Ну вот, уже отченко приглашает гостя к себе». Воеводянка поспешно встала и сделала реверанс, видя, что воевода покидает залу вместе с Гридичем. Увы, юная панна и не могла догадываться, что этот визит посланца Сапеги станет судьбоносным для нее и принесет известие совсем о другом женихе.

– Ну, пан Ян, отведай-ка моих вин, да не стесняйся, пей за двоих, а то мой эскулап лишает меня и этой отрады! – Мнишек широким жестом указал Гридичу на стоявшие на столе бутылки.

Хозяин и гость вошли в круглый кабинет, располагавшийся в башне замка, окнами обращенный в сад, разбитый на бастионах. Вероятно, он предназначался для отдыха – в углу стояло несколько музыкальных инструментов, а на обитых тисненой кожей стенах красовались картины с изображениями натюрмортов. Гридич привез воеводе весьма важное письмо от своего хозяина, Льва Сапеги, однако все самое тайное патрон уполномочил передать в беседе с глазу на глаз. Предложение канцлера было весьма щекотливое, и посланцу предстояло употребить максимум убедительности, дабы получить от пана Юрия желаемый ответ.

Поблагодарив Мнишка, посланец протянул ему запечатанное письмо и, пока тот раскрывал и читал его, с удовольствием принялся за предложенный напиток. По мере того, как воеводе становилось известно содержание текста, лицо его делалось все более насупленным, он тяжело засопел и резким движением расстегнул ворот рубахи.

– Душно! – наконец выдохнул он. – Астма душит. Открой окно, любезный пан, и подай мне вина.