Хроники Смуты. Юность царицы

Гридич тотчас же подошел к одному из окон, застекленному дорогим венецианским стеклом, и откинул оловянную защелку. Вечер был тихий, моросил мелкий дождь, и комната медленно наполнилась сырым холодным воздухом. Сделав несколько глотков из поднесенного паном Яном серебряного кубка немецкой работы, Мнишек жестом пригласил гостя сесть и с некоторым облегчением произнес:

– Ничто лучше старой доброй мальвазии не разгорячает кровь и не освобождает дыхание. Никогда не слушай лекарей, пан Ян, слушай свою природу. А природа человеческая не может без вина. Usus est optimus magister[3].

Под эти нравоучения Гридич, не теряя времени даром, уже допивал бутылку в прямом смысле драгоценного напитка, ибо воеводские вина, привозимые с разных концов Европы, действительно были превосходны и стоили не одну тысячу злотых. Мнишек пытливо смотрел на него, ожидая, пока секретарь Сапеги придет в то состояние, когда язык может сказать больше, чем приказывает разум. Содержание письма повергло его в большое волнение, и теперь он желал получить от Гридича как можно больше сведений о том деле, ради которого литовский канцлер прислал сюда своего поверенного.

– Так что же, пан секретарь, – придвинувшись ближе к гостю, медленно проговорил хозяин, – вельможный Сапега пишет, что сын покойного московского тирана Ивана Васильевича Дмитрий жив и находится теперь у кузена зятя моего, князя Адама Вишневецкого? Пан зять так редко навещает нас, что его милость пан канцлер литовский более в курсе дел дома Вишневецких, нежели мы здесь.

Гридич криво усмехнулся, слушая слова воеводы. «Старик неспроста прикидывается, – думал про себя шляхтич, – не может он не знать того, о чем уже прослышали не только в Литве, но и в Короне. Стало быть, хочет побольше из меня вытянуть. Ну да бог с ним, скажу ему, ведь все равно рано или поздно узнает от Вишневецких». Отставив в сторону очередной опорожненный кубок, он с жаром ответствовал:

– Еще в бытность благодетеля моего послом в Москве три года тому назад москали говорили ему тайком, что Дмитрий жив, и показывали на безвестного юношу-чернеца. Спасаясь от убийц Годунова, царевич бежал, скрывался под личиной монаха, и после пришел в наше отечество, прося помощи. Он был наслышан о христианском сострадании первых вельмож Речи Посполитой, потому и решился идти к нам, хотя прежде и думал податься к запорожским и донским казакам, дабы вернуть отцовское наследство.

– Золотом богата Москва, а наша Речь Посполитая рыцарскими доблестями и христианским состраданием, – Мнишек в задумчивости поджал мясистые губы. – А скажи мне, пан Ян, как могло быть, что Дмитрий спасся, москаль ведь и шагу не ступит, чтобы не шло за каждым по три шпиона?

– Ясновельможный пан мой благодетель рассказывал, что царевича спас некий доктор-немец. Узнав о намерении Годунова подослать убийц, ночью тот клал на место Дмитрия другого ребенка, схожего лицом. И если возникнут какие-либо сомнения, патрон мой готов предоставить доказательства истинности царевича, пребывающего теперь в Брагине у князя Адама.

– Доказательства? – пан Юрий несколько оживился и, придвинувшись еще ближе к Гридичу, положил пухлую ладонь ему на плечо. – Говори же, пан секретарь, всем ведомо, как дудку настроишь, так она и заиграет, – прибавил он с заметной иронией.

Гридич уже немало имел дело с высокопоставленными вельможами, но разговор с Мнишком держал его в таком напряжении, какое помнилось ему со времен, когда он учился в школе и страшно робел перед строгим учителем. Намеки воеводы были столь двусмысленны и циничны, что он не знал, куда повернуть разговор, чтобы угодить ему.

– Царевича готов опознать служитель вельможного пана Сапеги Петровский, он москаль, служил когда-то в Угличе и хорошо знал сына тирана, – начал он, пытаясь справиться с волнением.

– «Нет царя, что не произошел бы от раба, и нет раба не царского рода», – Мнишек встал, опираясь на плечо Гридича, почувствовавшего на себе весь вес его огромной туши, будто вдавившей шляхтича в лавку. – Так, кажется, говаривал Платон? Неужто пан Лев ограничился показаниями слуги? Да после таких доказательств нас засмеют и свои, и чужие!

– Московские бояре пишут пану канцлеру, – запинаясь, скороговоркой заговорил Гридич, – что примут царевича и посадят на родительский трон. Письма эти есть на руках у пана Сапеги, я сам лично видел их и могу перечислить их имена. Первейшие вельможи государства – и все ненавидят тирана Бориса, а тот казнями пытается заткнуть рты недовольным, чем вызывает в народе еще большее к себе отвращение.

– Так-так, – Мнишек, как бы размышляя вслух, заложил большие пальцы рук за широкий пояс жупана и, стоя посреди кабинета, в упор глядел на гостя. – Значит, партия царевича в Москве сильна… И есть тому доказательства… Чего же хочет от меня канцлер литовский? Помощи в этом деле? Как там у Аристотеля: «Если человек поднимается высоко, о его низком происхождении впору забыть?» Верно, пан Ян?