Хроники Смуты. Юность царицы

Пан писарь литовский, отерев с лица стекавший с жаркого жир вышитой салфеткой, скептически махнул рукой:

– Нужны мы москалям, как телеге пятое колесо… Годун этот плетет против нас козни, поговаривают, что хочет выдать дочь свою за австрийского эрцгерцога Максимилиана и разделить с ним нашу Речь Посполитую. На шведский же трон прочит бастарда Эрика Шведского, которого мы видели в Москве, будто его холопа. Если, чего не дай Бог, удастся ему что-либо из этого, черные дни наступят для нашей вольности.

– Так значит, московский татарин хочет уничтожить нас и не соблюдает мир? Стало быть, никого нет в Москве, кто бы смог помешать тирану? – взяв с серебряной тарелки марципан, осторожно спросил Мнишек. – Слышал я о некоем чернеце, что пришел в наши пределы и называется сыном Ивана Васильевича…

Пан Пелгжимовский на мгновение даже выпустил из рук кусок сладкого сыра, которым закусывал вино, ибо не ожидал подобного вопроса. Тайна эта, однако, была для него бесполезна, и он все же решил удовлетворить воеводское любопытство, рассчитывая на будущую благосклонность высокопоставленного вельможи.

– Я вашей милости скажу больше: когда справляли мы посольство в Москве с вельможным паном канцлером, составился против Годуна заговор из знатных бояр, был среди них Никитич, москали зовут его Романов. Приходится он по жене племянником Ивану Васильевичу. На выборах прочили его в новые цари, ибо трон он мог взять и по наследственному праву. Годун этого не забыл, постриг его вместе с женой в монахи и отправил куда-то на север в отдаленный монастырь.

Пан воевода напряженно вслушивался в слова собеседника, по-стариковски приложив ладонь к правому уху.

– Так вот, когда состоялась таковая расправа, – продолжал пан писарь, понизив голос, – стали по Москве кружить слухи, что сын царя Ивана Дмитрий жив. Москали крепко охраняли посольский двор: огородили его частоколом, а стража днем и ночью несла службу. Однако и к нам подбрасывали письма с таким известием. А однажды, ваша милость, зашел к нам в избу пристав наш под видом того, что пан канцлер жаловался на чрезвычайную тесноту и плохой воздух, что, к слову сказать, было совершенной правдой. Вельможный Сапега принял его, а тот вдруг стал говорить, чтобы ночью стояли посольские люди у такого-то места под забором и ждали того, что верные люди тайно приведут туда царевича Дмитрия, и якобы этот Дмитрий просит укрыть его у нас, а затем незаметно вывезти за границу.

Пан Элиаш и сам, казалось, был взволнован воспоминаниями о суровых московских приключениях. Нервно облизнув губы, он уже полушепотом продолжал:

– Разумеется, пан канцлер прежде подумал, что это какая-то провокация, потому как москали не хотели заключать с нами вечного мира, а чтобы оправдать себя, пытались подловить на измене. Отправил же пристава с тем, что, как ему известно, Дмитрий вот уже десять лет как мертв. Помню, как благодетель мой после сказал нам: «Панове, сейчас не резон нам мешаться в это дело. Дмитрия Московского уже давно нет на свете, а ежели захотят москали, пришлют и к нам в Польшу любого ему на замену».

Пан Юрий задумчиво разглаживал пальцами седую бороду. Много, ох, много повидал он в политике на своем веку и был весьма осторожен, но эта история с московским лжецаревичем начала необъяснимо увлекать его. В любом случае, после слов пана писаря литовского ему начало казаться, что стоило бы переговорить с паном зятем на этот счет.

– Верно говорит ваша милость, – произнес он, положив в рот кусок пирога, начиненного засахаренными лепестками роз, и запив его вином, – тиранство их нового царя Бориса обременительно для москалей и опасно для нас. Следует из этого, что надобно нам объединяться против Годунова с теми добродетельными вельможами московскими, кто желает перемен в своем отечестве. Читал я стихи твои, дорогой мой пан Элиаш, какие написал ты по возвращении домой, и скажу без утайки, что и наш Кохановский не мог бы сказать точнее:

Множество всего московская земля имеет,
Но москали использовать богатство не умеют.
А если бы Господь отдал сие народам нашим,
То начал бы москаль жить как иные, краше.

Пан воевода, благодушно улыбаясь, глядел на гостя, ожидая очередной откровенности на похвалу. Пан Элиаш действительно был впечатлен памятью немолодого уже вельможи и, картинно склонив голову в знак признательности, подтвердил: