Хроники уходящего поколения

З.С. Шейнис: «Всю свою жизнь Амвросий провел в море. До войны ловил рыбу, имел хороший катер и ходил далеко в море. Зарабатывал хорошо. В конце лета, когда поспевали арбузы, он оставлял эту работу и перекупал товар в румынских прибрежных деревушках. Здесь арбузы стоили очень дешево, а в Одессе продавал их в три дорога. Но едва началась война, Амвросий стал зарабатывать деньги. Занимался контрабандой, а часто и перебрасывал на болгарский берег дезертиров. Однажды в 1916 году, когда возвращались из Румынии, где загрузили баркас дорогим каракулем, неожиданно началась сильная буря. Казалось, что в тот раз от бога не будет никакого прощения. Волны налетали со всех сторон, где-то в стороне носовой части что-то треснуло. Баркас явно не выдерживал и начал тонуть. Как ни бессмысленно это выглядело, но Амвросий все-таки решил спустить на воду маленькую спасательную лодку. Быстро бросил в нее несколько мешков с дорогой шкуркой, а затем прыгнул туда сам. Для Федора, верного его помощника, делившего с ним тяжелую морскую жизнь почти четверть века, места в лодке не нашлось. «Бог мне свидетель, так поступаю не со злого сердца. Если я согрешил, пусть он меня накажет», — произнес про себя Амвросий, затем стукнул по затылку Федора и тело его упало за борт. Потом перекрестился, посмотрел вверх, где кроме чернильного цвета облаков ничего не увидел, сел в лодку и отдался воле судьбы. Несколько дней спустя волны выбросили его на берег вместе с мешками каракуля. Близкие Федора попытались узнать правду, расспрашивали кое-где кое-кого, но кто во время войны пойдет искать Федора… а сам Амвросий ничего другого, кроме своего старообрядческого «Господь дал, Господь взял. Оставьте его почивать с миром», — ничего не сказал. Таков был сухой, как жердь, кормчий их суденышка.»

Море перестало бушевать только на четвертые сутки. Амвросий поставил парус и лодка, продирая носом все еще не успокоившееся море, взяла курс к болгарским берегам. Пассажиры помогли старцу привести в порядок снасти после шторма, навели на палубе кое-какой марафет и, измученные многодневным ненастьем и вынужденной бессонницей, упали в зыбкое забытье, кто где стоял.

Мирный проснулся от какого-то смутного беспокойства. Сразу ощутил, как затекла и болела шея. Нет пиджака, который он, ложась спать, подложил, как обычно, под голову. «Ведь там литература!»— пронзила мысль. Он резко вскочил и встретился с жестоким взглядом бесцветных от возраста глаз старца. Он сидел рядом, подпарывая большим, острым как бритва, ножом подкладку пропавшего пиджака, не меняя позы и не сводя с Мирного настороженных глаз, он властно и тихо произнес:

— Сядь, чоловиче, а то запорю.

Ничего другого делать не оставалось. Портнов и Страуян мирно спали, как обычно, на корме. Несмотря на возраст, в старике ощущалась сила. В руке посверкивал в лучах первого после шторма утреннего солнца нож. Семен сел на палубу, обхватив колени руками:

— Что ищешь, старик?

— Деньги, золото.

— Нет их у нас.

— Брешешь, — старик продолжал надрезать подкладку, зажав в другой руке нащупанный пакет с литературой. — А это что?