Хроники уходящего поколения

Чувствовалось, полицейский получил четкие инструкции в отношении их. Но что все это означает? Ни ордера на обыск, ни ордера на арест. Их вежливо, но настойчиво вызывают в полицию под опекой «фараона». Арест? Полицейская уловка? Необходимость в дополнительной информации? Последнее отпадало, ведь тогда бы вызвали днем, а не приходили за ними под утро, когда полицейские столоначальники нежатся еще в своих кроватях. Значит — арест.

Беспокойство Мирного еще более усилилось, когда в кабинете местного управления, куда привел их полицейский, увидел за столом молоденького офицера в форме французских оккупационных войск.

— Поручик Бешон из французского оккупационного корпуса, — представился, как бы отвечая на немой вопрос друзей, хозяин кабинета. И пристально посмотрел на них, ожидая ответного представления.

— Страуян, Ян Карлович, — церемонно, с достоинством наклонил голову прибалт. И, взглянув на Мирного, дал понять, что основным действующим лицом в этой беседе будет он. — Литератор. А это мой земляк, Семен Максимович Фридман. Бывший студент Петербургского университета.

И, как бы выполнив немую просьбу офицера, Ян Карлович вопрошающе заглянул ему в глаза.

— И каким же ветром, господа, вас забросило сюда, в богом забытую Варну? — Бешон зашел со стороны окна так, что мягкое утреннее солнце освещало лица допрашиваемых, оставляя в тени его собственное.

— Попутным из Одессы. В последнее время стало жарковато у разведенного там большевистского костра мировой революции.

— И, конечно, господа бегут от террора пролетарской диктатуры, — улыбнулся поручик, давая понять, что заранее знает приготовленный ими ответ.

«А он не глуп, — заметил про себя Семен. — С таким надо быть начеку».

Понял это и Страуян, а потому повел игру более тонко:

— Бегут — не совсем то слово, господин поручик. Мы не настолько приметные граждане России, чтобы нами занималась ЧК. Так что диктатура была сама по себе, мы — сами по себе. Другое дело — та обстановка, в которой приходилось жить… — Казалось, он на какой-то момент погрузился в далеко не приятные воспоминания. — Вы интеллигентный человек, господин Бешон, а потому, уверен, поймете меня.

И он, постепенно перехватывая инициативу, опустился на стул, достал сигареты, закурил, сладко выпустив изо рта тонкую струйку дыма. А затем, бросив ногу на ногу, поведал грустную историю средней руки писателя, перед которым Советская власть закрыла двери издательств, лишив тем самым последнего куска хлеба. Импровизировал Страуян легко, талантливо, иногда правдиво выхватывая целые страницы своей жизни, а порой фантазируя, на ходу создавая только что придуманный образ своего тезки.

— Так вот, — закончил он, — бегут — не совсем то слово, господин поручик. Я бы скорее определил так: ищут хоть малейшее применение своим творческим возможностям. Пусть даже амбициям. Конечно, — будто только что вспомнив о своем спутнике, продолжил Ян, — это касается меня. А что до моего земляка — там все проще. Стремится закончить прерванное всей этой смутой высшее образование.

— Да, это так, — подтвердил слова друга Семен.

Заложив руки за спину, Бешон расхаживал по кабинету, опустив голову, и в раздумье созерцая свои до блеска начищенные сапоги:

— Хотел бы, господа, верить вашей искренности, да не могу. Не имею права, — разведя руками и притворно вздохнув, контрразведчик сел за стол и открыл тоненькую папку. — По имеющимся у нас сведениям, вы — большевистские агенты. В настоящее время наши люди выясняют некоторые детали, касающиеся вашей миссии здесь, в Болгарии. Думаю, это не займет много времени. А до тех пор вынужден, господа, задержать вас.

— Но это же абсурд! — возмутился Страуян. — Неужели мы похожи на большевистских шпионов?! Мне кажется…

— Меня не интересует, что вам кажется, — отрезал Бешон. — Придется некоторое время побыть у нас на содержании. До выяснения обстоятельств. Как долго это продлится, в большой степени зависит от вас самих. Честь имею, господа.

1919 г., август — октябрь, Варна

Выяснял обстоятельства поручик Бешон не спеша. Но арестованные были на него не в обиде. Понимали, что причиной тому не нерадивость француза, а надежность их легенды и четкая конспирация коммунистов.

Два месяца провели Страуян и Мирный под арестом в первом полицейском участке Варненского окружного управления. А проще — в полумраке приземистого помещения, бывшего когда-то полицейской казармой. Обшарпанные, с отвалившейся штукатуркой

стены, полусгнившие доски пола, по которым шмыгали обнаглевшие крысы. Спали на обычных солдатских кроватях с несвежим бельем.

В первый же день заключения друзья обсудили создавшееся положение. Прежде всего, о случившемся надо было известить болгарских товарищей, наладить с ними связь. А кроме того, попытаться разузнать у Бешона планы контрразведки в отношении их.