Хроники уходящего поколения

Но в нашем сердце так же еще свежи были раны от зверских расправ генерала — вешателя в оккупированном Крыму в 1920 году. Путь Слащева на полуострове и в Северной Таврии был усеян виселицами, кровавыми экзекуциями над мирным населением. В сознании глубоко засели мрачные строфы: «От расстрелов идет дым, то Слащев спасает Крым». Беззаветные коммунисты и комсомольцы, которых мы оставили в 1919 году для нелегальной работы в Крыму, были замучены в застенках Слащева. Многих личных друзей недосчитался я после падения этого последнего оплота белогвардейщины на юге России.»

Такие переживания, как гордость за победу и горечь по незабываемой утрате близких, волновали всех слушателей. И приглушенный ропот невольно пронесся по залу, когда вошел Слащев и твердой походкой направился к кафедре.

Темой первой и единственной лекции Слащева был разбор военных операций на Крымском фронте в 1920 году. Об операциях белого командования докладывал Слащев. Оппонентом выступил Ю. Саблин, комбриг и начдив частей, действовавших против находившегося на кафедре битого врангелевца. После короткого слова комиссара академии зал замер и слушатели с карандашами и бумагой в руках (блокноты были тогда редкостью) приготовились слушать Слащева. Партийная и военная дисциплина превыше всего.

Внешний вид и манеры Слащева не располагали к нему. Моложавое, чуть-чуть уже одутловатое лицо, наигранная уверенность, переходящая в развязность, щегольски накинутая отороченная белым мехом венгерка. Речь, лишенная исторических экскурсов, аналогий и удачных примеров из военной истории, резко отличавших его от наших старых преподавателей — военспецов.

Слащев не нашел формы для контакта с аудиторией, поневоле мы его самонадеянность сопоставляли с умным лицом глубоко образованного профессора фортификации Величко, с разносторонним военным историком Зайончковским. Нам, конечно, больше, чем этот подобранный молодой генерал, был по душе педантичный, вечно занятый своими схемами и картами топограф Казаков; влюбленный в Среднюю Азию, знаток Индии и Афганистана Снесарев. Он сумел в художественной форме передать нам и суровый быт киргизов, и военное искусство афганцев против вооруженных до зубов англичан, занимательно повествовал о тяжелой и вместе с тем интересной жизни молодых талантливых генштабистов, добровольно проходивших стажировку в заброшенных гарнизонах на китайских рубежах и в Богом забытых местечках на австрийской границе. Сравнение было явно не в пользу Слащева. Так вот какие были у них генералы, думал каждый из нас. Лучшие специалисты старой армии пошли с нами, с народом. У них же были Шкуро, Мамонтовы, Слащевы.

Слащев, подойдя к карте, стал водить по ней указкой, рассказывать о своей военной тактике в Крыму и Таврии. Это был сухой перечень операций, движения полков, батальонов, рот. Ни слова о моральном факторе в подразделениях, о настроении населения. Как будто Вейротер сошел со страниц романа Л. Толстого со своими абстрактными планами: «ди эрсте колонне марширт… ди цвейте колонне марширт… ди дрите колонне марширт…» Эта игра в ученость, вероятно, вызывала улыбку у наших профессоров.

Саблин начал излагать операции красных. Это был умный анализ военных действий Красной Армии, научная критика тактических ошибок белых. Оппонент изложил действия Красной Армии во всем комплексе военной, политической и идеологической борьбы советского командования, рассказал о нашей работе среди населения, в тылу неприятеля. Белая власть была ненавистна населению. «Крамола» засела в самих белых штабах. От лиц, сочувствующих большевикам, мы узнавали планы военных операций врангелевцев. Население с превеликой радостью сообщало дислокацию врангелевцев, численность войск, настроения солдат.

Слушатель Саблин, соблюдая корректность в тоне, научил будущего профессора, что массовый террор, глумление над насильно мобилизованными крестьянами наносили белой армии столь чувствительные удары, как и натиск красных частей. Красная Армия, плоть от плоти, кровь от крови революционного народа, со своими 22-25-летними командирами дивизий, бригад, полков должна была победить.