Хроники уходящего поколения

Разгром белогвардейцев — врангелевцев не был случайностью, а исторической закономерностью. Он вытекал из обреченности всего белого дела. Перефразируя слова Талейрана, можно было сказать о выступлении Саблина, что если террор белых с точки зрения общечеловеческой морали был преступлением, то с позиции белого командования он был еще хуже — глупостью. Белая армия находилась в двойной осаде: со стороны красных частей с севера и партизанских отрядов, и населения в тылу Врангеля с юга.

Выступление оппонента, остроумные реплики с мест были уничтожающими. Разящие слова метко попадали в цель. Слащев продемонстрировал свою научную несостоятельность. Он потерял былую самоуверенность, как-то поник, покраснел, вытирал пот со лба, стал как бы ниже ростом. В своем заключительном слове до того уже терялся, что начал речь с обращения «господа». Это привело слушателей в веселое настроение.

На этом своеобразном диспуте был слушатель института красной профессуры Бабахан, с которым Слащев меньше всего пожелал бы встретиться. 17–18 июня 1919 года, обсуждая на последнем заседании обкома в Симферополе вопрос об эвакуации Крыма, мы решили оставить для руководства нелегальной работой Бабахана. Он мог бы многое рассказать и о кровавой политике Слащева, и о действиях красных партизан. Он примостился на подоконнике, впился глазами в Слащева. Казалось, он готов через головы слушателей ринуться к трибуне и довершить вторичный разгром Слащева уже в ходе словопрения. Мы удержали его от этого шага, опасались, что эмоции возьмут верх над трезвым умом.

Слащев не выдержал экзамена перед слушателями. Продолжения его лекций в академии не было.»

Советское правительство, верное своему слову, предоставило Слащеву возможность читать лекции на курсах «Выстрел».

Глава 12. НА БОСФОРЕ

1923 г., сентябрь — 1926 г., август, Константинополь

Приказом по НКИД в сентябре 1923 года С.М. Мирный был назначен членом репатриационной комиссии в Константинополе. Это был реальный мудрый шаг Советского правительства — вырвать у Антанты, амнистировать раскаявшихся солдат, офицеров. Вернуть на Родину тысячи простых русских крестьян, казаков, насильно увезенных Врангелем на чужбину. А, кроме того, помочь профессиональным коминтерновцам, революционерам вырваться из застенков контрреволюции разных стран, переправить их в Советскую Россию.

Одна из первых проблем, которую успешно решил Мирный на новом посту — репатриация «искровцев». Потомки раскольников, которых еще при ЕкатеринеII казачий атаман Некрасов уводил целыми кланами на чужбину, пришли к Мирному с просьбой переселить их в Советскую Россию. Казаки пришли в консульство в старинных кафтанах, женщины — в душегрейках, словно выходцы из XVIII века.

Их просьбу удовлетворили — выделили им земли на Северном Кавказе.

Репатриационная комиссия, в которой Мирный играл основную роль, за три года с момента организации помогла возвратиться на родину солдатам, оказавшимся в плену, русским, которые потеряли голову в дни революционной грозы, мелким купцам, служащим, бежавшим в Турцию с белыми. Тысячи их прошли через комиссию. И практически во всех удалось вселить уверенность в том, что им дадут возможность начать новую жизнь.

С первого же дня работы комиссии все увеличивается число спасенных болгарских коммунистов, профессиональных революционеров, особенно после разгрома сентябрьского восстания в Болгарии.

С.М. Мирный: «С Боню (Петровым) в 1922 году учился в нашей общей Альма Матер — военной академии в Москве. А в 1925 году, когда я был уже советским дипломатом в Стамбуле, ко мне в кабинет вошел измученный человек, плохо одетый, без всяких средств и личных документов.

То был Боню, выполнивший одно революционное поручение БКП. Как тесен мир! Уже в тридцатые годы несколько лет жил с ним в Москве в одном доме на улице Каляева. Более полувека связывала нас дружба с его прекрасным семейством революционеров.»