Хроники внутреннего сгорания

...Рождались, воевали, немного жили. Было семеро, и сказ тот быльем пророс. Это неправда, что нас тогда положили — вот тогда нас убили понарошку и не всерьез. Было семеро, и дружба была навеки, и война до победы, и дни длинны. Семеро ручьев, разлившихся в реки, семеро дозорных большой войны.

Сказка окончилась, когда нас убили — в сущности, и к лучшему, так задумывалось по ней. Разбрелись. Работали и любили. Становились уверенней и прочней. Вырастали из прошлого, вырастали из сказки старой — сказка лопалась и трещала по ветхим швам. Один прикупил себе новую бас-гитару, другой — квартиру и прочий хлам. Потихоньку разбредались, придумывали отмазки, почему не встретиться, может, в будущий раз. Вырастали из дружбы. Вырастали из сказки. Или это сказка вырастала из нас.

Нас потом убивало и медленно выжигало, потому что нигде не место таким, нас потом ловили автобусы и вокзалы, нас потом выкручивало, мотало, в легкие въедался прогорклый дым. Нас потом вжимало в бетонную стенку, дождь строчил пулеметом в спину. Нас потом съедали — по капельке, помаленьку, прогоревших, отравленных спиртом и никотином. Негде спрятаться в мире, как нас таких не выявить? Дождь течет по небу, горький, как мумиё. Нынче Сашка пытается выжить в городе Киеве, зато Кира в Париже, и все мужики её. Разбежались, разъехались, медленно догорая. Было семеро — теперь перестало быть. Мы, конечно, и не думали, чтобы дойти до рая, но немного злят подколки такой судьбы.

Может, мы найдемся в каком-то месте, стертые и снова отправленные на бой, но…

но когда нас тогда расстреливали — всех вместе — это было правильно, и даже не больно.

Время проходит, сглаживает изъяны.

Память о прошлом болезненна, но чиста.

Бывшие любимые

становятся воображаемыми друзьями,

которыми спасаешься от одиночества.

КОЛЕБАНИЯ И ВОЛНЫ

Осень оставляет розовые следы, мажет тропки мелкою рыжей крошкой. Двое сумасшедших сидят у большой воды, паутинка летит над солнечною дорожкой. Рыжий день мерцает, почти уже догорел, двое сумасшедших сидят, не касаясь друг друга. Входит в резонанс тепловое излучение тел, синусоиды сердечного стука.

Двое сумасшедших целуются, проезжая мост, ничего плохого не может случиться с нами, накрывает город волна цунами, дохлестывает до звезд. Не остановить, не нажать repeat, золотые огни бьют по октябрьской темени, и мы держимся за руки под толщей воды и времени. Полночь, город спит.

Это время, как волна, неудержимо, что оно пытается сделать с нами?

Темная луна накрывает весь город снами — о непостижимом.

Листья лежат на земле одеялом смятым, в темном небе звезда новая появилась. Полночь октября, время до точки сжато.

Господи,

пожалуйста,

не останови нас.

Сколько было их, Лена, наших с тобой любимых, где-то шрамы, где-то — до сих пор не срослось. Пока умные девочки пропускали — рядом, но мимо, мы с тобой проживали их всех насквозь. Мы с тобою брали не меньше, чем все и сразу, но и отдавали честно (и поделом) — и когда любили до неба в алмазах, и когда мы просто — делили постель и дом.

Это тонкое искусство перестройки клеток, изменения состава крови — хоть на Северный полюс, хоть жарить ему котлеты, каждый раз себя новым именем назови.

Мы ж таких выбираем, чтоб небо им по колено, чтобы искрил электричеством каждый нейрон. Мы же не умеем красивых банальностей, Лена, нам же нужно только из ряда вон.

И пускай о нас там ходят дурные сплетни, пусть их сочиняют те, кто не знают нас, — Лена, я опять влюбилась, и — как в последний, словно в самый последний раз.

После смерти мы посмотрим тот черный ящик, посмеемся над тем, как жили. Только пусть в этот раз все будет совсем настоящим. Ну в конце-то концов — ведь мы с тобой заслужили.

ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ ВСЕГДА ВДВОЕМ

Вот так и наступают холода:

таким внезапным утренним бесцветьем

всегда на грани вечности и смерти,

всегда на грани вечности и льда.

Но из того, что есть на этом свете,

я ни одной пылинки не отдам.

К окну прилипли влажные листки,

который месяц осень город гложет,

моя любовь — печатями под кожей,

всегда на грани жизни и тоски.

Я не умею не любить, и все же

всегда сквозь боль: захочешь, так рискни.

Всегда на грани истины и смерти

дрожат и светят в этой тишине

зеленый ветер, что пылинки вертит,

огни домов в туманной пелене,

и фонари: моргают и слепят.

Всегда и все — на грани,

но тебя

я не отдам ни смерти, ни войне.

И крепче пуповины нас связала

моя тоска и эти острова

такой внезапной правды — не в словах,

а в огоньках полночного вокзала.

А значит — остаемся зимовать

и под одним, конечно, одеялом.

А ветер влажно лижет небосвод,

и по нему полосочка косая.

Проходит смерть, рукой тебя касаясь,

но ничего она не заберет.

РЕПОРТАЖ С МЕСТА СОБЫТИЙ