Хроники внутреннего сгорания

А они идут, и ветер горчит и стынет, а они идут, и смерть за ними идет. От случайной пули на высохшей злой равнине упадет мальчишка, зажав руками живот. У подножья скалы навсегда останется третий. Умирающий мир глотает последние дни. И второй напоследок оскалится в морду смерти, оттолкнув последнего — мол, иди.

...Ты послушай землю — иногда она напевает, что наш мир родился, когда предыдущий сгинул, что вошли в него чьи-то дыханье и кровь живая, те, что сделали человека из комьев глины.

Только если шепнуть, если тихо спросить — а чьи? — то она молчит.

СКУЧНАЯ СКАЗКА

Я не знаю, как рассказать об этом тем, кто много видел и много страдал. Вы видали — без несчастной судьбы — поэта? Ну а я видал. Так случилось: не бедствовал и не спился, научился лямку свою тянуть. Как когда-то в молодости влюбился, так и не бросал никогда жену. Эта сказка — простая, и жизнь — простая: вырос из подростка, прибился к стае, научился работать пять дней в неделю.

Только вот герои его не сумели.

А его герои все уходили — с непонятной печали за край Земли, и летели годы в темпе кадрили, а его мальчишки куда-то шли. По клавиатуре стучали худые пальцы. Продавая жизни за полцены, не умели герои его сдаваться — гордые и упрямые пацаны.

А поэт был скучный. Не ломал, не строил. Да и жизнь не сумел он достойно выстроить.

Даже умер на войне он совсем не героем — просто, говорят, замешкался выстрелить.

ОФИСНЫЙ ПЛАНКТОН

За окном противный дождичек сеет, от кондишена в офисе все дрожат. Офисная водоросль Алексеев хочет спать и еще сбежать. Он уходит в отпуск через неделю, но он знает, что до отпуска не доживет: тут начальница мозги ему мелко мелет, и еще подвело живот.

У жены третий месяц головные боли. Обещают Апокалипсис. Головой на руки — уронившись, он бьется в компьютерный столик: где ваш апокалипсис, суки? Во френдленте у кого понос, у кого золотуха, тот неудачно влюбился, у этого сериал. Алексееву кондиционер дует прямо в ухо. Этот мир его заебал.

Он вполне признает, что он бездарный и серый, только бы в мозги не вгрызались дрелью. Офисная водоросль Алексеев в отпуск собирается через неделю. Собирать рюкзак и идти по лесу, попрощаться с начальницей очень вежливо. Цокот клавиш полязгивает железом, выходные, где же вы.

...Кто-то говорит, что он не дожил до вечера, что зарезал начальницу, бухгалтера и жену. А потом — понимаете, тема вечная, — петлю из ремня затянул. Но ведь можно и другую историю сделать: говорят его ботинки (и пиджак им вторит), что он все-таки дожил до конца недели и дошел до большого синего моря. И, ногами босыми песок просеяв, он уплыл до кромки заката тоненькой.

Офисная водоросль Алексеев превратился в нормальную морскую планктонину.

Мой прапрадед был обычный православный священник. Нормальный батюшка — жил бы себе и жил. Нет, он не ворожил и не устраивал покушений — как умел, служил. Просто вот однажды, холодной апрельской ранью, разбудил свою сонную и теплую попадью и сказал — извини вот,

искать отправлюсь правду,

не обижайся, если в пути убьют.

Ну и собрался. Попрощался с тремя сыновьями, жена еды насовала, пряча глаза. Помолился в дорогу. Никто ему не был явлен. Ну или он просто не рассказал.

Жизнь, к сожалению, мало похожа на сказку. В сказке ведь как? Пошел искать и нашел. Ну а тут через десять лет началась гражданская.

То есть, все закончилось как-то нехорошо.

...Я тут живу. У меня семья, писанина, я тут бегаю и бегаю, и все как-то мимо. Правда вот, по вечерам начало срубать — это уже труба. У меня тут куча дел, коты и работа. В принципе, очень многое может на свете радовать.

Только вот иногда

закипет азотом

кровь

шальная,

дурная,

прапрадедова.

И говорит: есть где-то на свете правда.

Голос ее протяжен и не убрать его.

МЫ РАСХОДИМСЯ ПО ДОМАМ

В августе еще не меняется ничего — и напоит лес водой тебя ключевой, обожжет дорога ноги горячей пылью. И щекочет трава бока твои и живот, и земля округла, словно бока кобыльи.

Не меняется — только воздух чуть-чуть пресней, и рассветы еще прозрачнее — как во сне.

Собираем игрушки, хватит — мы доиграли, извините, пожалуйста, я больше не буду. Это словно закончился праздник — и все убрали. И помыли посуду.

Словно вот уже поджимают сроки, извините, не получится передвинуть.

Мы идем по домам — и у первого дом высокий, и резные окна, и за окном георгины.

Запрокинув руки, по светлому небу плыть. А второго дома ждут, и окна теплы. Только я — потеряшка, и мне гулять дотемна, провожаю всех и дальше иду одна, и не знаю, в каком из растрепанных городов — мой дом.

Я иду по августу, звезды уже видны. Холодно и немного тесно.

Просто нет у меня ни времени, ни страны —

только очень много свободного места.

ЧЕРНОВИКИ

Сколько в мире гармонии, сколько света...

...вот сидишь на скамейке, щуришься, плечи сгорбив,

ни усталости во взгляде твоем, ни скорби,

просто слушаешь, как заканчивается лето.

Вспоминаешь, сколько их было — любимых, любящих,

дотлевает сигарета, звенят птицы.