Хроники внутреннего сгорания

третий — с одной неизвестной войны,

из развалившейся к черту, стертой с карты страны.

Они не против глотнуть из фляги, они совсем не любят тоски,

спите, ребята, спокойно: в городе —

ангелы-штрафники.

Чтобы все те, кто живут в шкафу, не вырвались, не сволокли,

чтобы заточка выпала, чтобы — мимо прошли патрули,

чтобы однажды сырым рассветом небо бы не прошиб

неотвратимый багрово-черный ядерный гриб.

Если ты веришь, что рай — это гетто: тумба, белье, кровать,

если привык шататься смерти наперерез,

бери автомат, выбирайся в ночь — попробуй их отыскать,

и, может быть, будешь принят в штрафной батальон небес,

навек обреченный вести войну

штрафной батальон небес.

ПОДМЕНЫШИ

брат мой, брат,

где ты нынче, кто те люди, что с тобой говорят?

Для кого-то осень — сезон дорог, для кого-то — чая с вареньем,

а для нас — заброшенный яблоневый сад.

Почему на нас с тобой так заметно время,

почему его стрелки нас так отчаянно не щадят?

Нас с тобой безнадежно подменили в роддоме феи,

где наш дом, на каком Авалоне, брат?

С каждым годом все непонятнее, холоднее,

хоть сползай на пол, садись щекой к батарее

и молчи неделю подряд.

Почему ни в одном из всех этих городов

для нас не бывает дома?

Почему мы всегда в гостях, и максимум до среды?

Почему так отчаянно и взахлеб,

почему так знакомо

в нас влюбляются эти юные, не ведавшие беды?

...на исходе октябрь, над домами вечернее зарево.

Видишь, двое стоят на дороге и держатся за руки?

У нее — отлетевшая пуговица и длинный зеленый шарф,

у него — камуфляж.

И они стоят не дыша.

Как же эта осень бесконечна и хороша

и нежна, как щеки у малыша.

Почему мы с тобой не умеем — так?

Почему раз за разом тоска, и холод, осенние магистрали,

почему мы живем по уходящей во мглу спирали?

Поезда идут вдоль позвонков железных дорог,

в тамбуре сквозняк,

предутренний мрак,

от первой сигареты сшибает с ног.

...Не умеем грустить надолго, не ждем ответов.

У тебя одна, у меня другая дорога.

Вот собака тычется носом в колени, облезла и кривонога.

Просто дай ей половину хот-дога

и давай не будем,

не будем больше об этом.

ОБОРОТЕНЬ

Она умеет жить — это скажет любой,

кто с ней смеялся, гулял или пил,

у ее авто под капотом пятьсот лошадиных сил,

у нее под началом большой отдел,

а дома прикрытый тыл —

бронедвери, в которые никто чужой не входил.

Вик идет, отражаясь в витринах, стучат каблучки,

самые модные солнечные очки,

тонкие ладони, цепочкою позвонки.

конкуренты говорят — у нее улыбка голодного волка,

только что не растут клыки.

Люди верят, что с любым из кошмаров знакомы —

разве может быть что-то страшнее войны, паралича, комы,

заваленного диплома,

неожиданного погрома?

...Только Вик перед самым рассветом выходит из дома.

Посмотри изнутри — как отчаянно город жив:

щерятся машины, взрыкивая на чужих,

высоковольтный провод напрягается и дрожит.

Мелкие духи шумят и скребутся в запертом магазине,

старый фонарь мигает и зябко стынет,

заброшенный дом оседает в невидимой паутине.

Вик танцует, и ноги ее скользят по размокшей глине.

Вик танцует, успокаиваются автомобили, ворча едва,

духи старых строений, другие мелкие божества,

и стихает разозлившаяся листва,

и невидимых электронных сетей кружева

пропускают запутавшиеся слова.

Значит, духи опять не устроят кошмаров,

других недобрых примет,

просыпаются люди, оживает проспект,

первый луч на глине выхватывает волчий след.

Наступает рассвет.

ВОПРОСЫ

...но пока еще есть куда убегать,

и пока еще все ништяк.

Поначалу — алкоголь, трава и табак,

садись на корточки, гладь бездомных собак.

Это позже, на одном повороте взвизгивают колеса,

и тебя догоняют твои вопросы.

Уходи от них — в монахи, в хиппи, в ролевики,

убегай от этой невысказанной тоски,

главное — не тормози, не садись, не стой,

уходи кривыми дорогами поездов

дальнего следования,

спрыгивай на незнакомой станции,

главное — не остаться.

Они только и ждут, чтобы выскочить, как из ящика,

жарким собачьим дыханием шею обжечь:

что же, ты думаешь, все это по-настоящему?

думаешь, все это стоит свеч?

на одной из станций — киоск,

сигареты втридорога,

в щели между плитами — высохшая трава,

и тебя ничего,

ничего уже больше не дергает,

серое небо, запрокинутая голова,

высохшая листва,

на стене фломастером мать-перемать,

поезд ушел, а ты на него не успел.

И ты понимаешь, что больше некуда убегать,

что это предел,

это край, после него — никаких уже больше дел.

И ты ждешь — вот сейчас они прыгнут и заскребут в груди.

И стоишь.

И тишина у тебя позади.

САМАЙН

засыпай, и пусть тебе снятся сны,

где цветы качаются на стеблях.

вот идет ноябрь, ладони его черны,

словно в поле сыра земля,

хорошо, если верный ты семьянин,

просто дверь закрой, окно заслони.

в ноябре все те, кто живет один,

по-особенному одни

к ним заходит без спросу сырой сквозняк,

дождевая гниль сочится из стен,

за окном воет нечисть голосами собак,

ожидай незваных гостей.

в ноябре всем тем, кто живет один,

выпадают верхние в поездах,

бьется ложка в стакане: динь-динь,

динь-динь,

братец Лис, достань меня из куста.

в ноябре нет дома им на земле,

никакая дверь их не защитит,

и замок в пыли, и порог в золе,

и на стенах плесень лежит.

соскочить бы с поезда им в степи,

с дикою охотой уйти к луне.