Хроники внутреннего сгорания

мы расстаемся,

просто уходят

из нашего

времени.

Им — не взрослеть, не стареть, не жениться

в нашем, трехмерном, тугом измеренье.

Где-то ты спишь. И тебе на ресницы —

только твое —

оседает время.

Скоро засветит луны обмылок,

глянет в окно, и станет светлее.

…Просто любовь — это то, что было.

То,

о чем не жалеешь.

АТЛАНТИДА

Ребята, нам некуда отступать,

за нами лежит Атлантида,

и флаги ее шуршат, как кульки на ветру,

а значит, нам нужно держаться друг друга — видно,

иначе нас сразу и всех, не заметив, сотрут.

За нами лежит Атлантида, я слышу ее голос,

я помню там каждую улицу, стену, ров,

кудрявость ручьев на полях по-весеннему голых,

и классики на асфальте ее дворов.

Я знаю, что не бывают плохими люди,

я знаю, что мама — самая лучшая в мире.

Ребят, если мы отступим — ее не будет,

раздавят и выбросят к черту на все четыре.

Нас держит то, что мы помним ее тропинки,

ее тополиный пух, улетающий ввысь,

и рваные флаги, легкие, как паутинки,

шепчут, чтоб мы не подставились,

побереглись.

И вот мы выходим на бой все снова и снова,

как будто под кожу вшит одинаковый чип.

Мы спасем ее

от мормонов,

от бритоголовых,

и главное — от тех, кто всегда молчит.

За то, чтобы пах тихий вечер липой и чаем,

за то, чтобы было куда возвращаться домой.

Не нужно бояться, ребята.

Мы не проиграем,

покуда есть голос ее у нас за спиной.

Они встретились — я помню — в начале зимы,

у нее была дурацкая стрижка и бесформенный свитер.

голосок шелестящий такой, как сухой камыш,

и умение составлять стишки из случайных литер.

Их любили собаки, птицы и малыши,

они думали, что уж эти двое — вместе навеки

Ее словно толкало под руку — пиши, пиши,

ведь не дай тебе бог потерять хоть кусочек души,

что разлита здесь — в небе, воздухе, человеке.

И она была взволнованна и смешна,

и старалась не потерять с ним рядом ни вдоха.

Прижималась к их тропам растрепанная страна,

даже небо не било суровой ладонью Бога.

...Господи, что я такое — кусок стекла?

Гордая неулыбчивая амальгама?

Я не знаю, куда — но она ото всех ушла,

ей теперь на ее дороге светло и прямо.

Он ее вспоминает — Господи, не сердись! —

иногда он звонит мне, потому что я о ней помню,

но она смешна мне в своем стремлении ввысь

посреди захламленных комнат.

Их историю я могу рассказать друзьям,

потому что прекрасногрустно и поучительно,

вы хотели историю о любви — ну так получите, но

все равно ее путь неизбывно далек и прям.

И, конечно же, образ смят, избит и затаскан,

только, Господи, не говори мне, пожалуйста, ничего,

и что я — лишь печальная сказка,

я — красивая, грустная сказка,

сочиненная ей для него...

Да, этот мальчик моложе меня на год

он целуется мягко и улыбается нагло

черт его знает, где его южный город

вот потому-то мне глубоко до лампы

все его бывше-будущие девицы.

Он сжимает мое пространство кольцом на горле,

до полувдоха рассвета мягкие лапы

трогают форточку — видно, пора расходиться

Дрыхнут — кто на полу, а кто на кровати

холодно, мальчик закутал меня в одеяло

он говорит — зверек, ты ж рассыплешься, хватит,

что ж тебе вечно всего-то на свете мало?

он говорит — за два года сдохнешь, похоже,

многие пожалеют, и я вот тоже.

там за окном, начинается утренний ветер

выше взметает мусор, уносит к черту

желтыми листьями весь небосвод исчеркан

господи что мне такому ему ответить

горе-актриса пьющая после спектакля

вечная необходимость не быть одной

там за окном падает первая капля

первая капля над спящей еще страной.

в комнате оседающий запах дыма

в форточке ветер, и все это только начало

завтра наутро мне позвонит любимый

спросит: ну как отыграла?

Господи, я бреду, куда ты ведешь, я слепа и счастлива, все без меня решится. Вот наползает с облака серый дождь, черкают по небу долго осенние птицы. Вот золотистый каштанчик запрыгал вдаль, мимо прошла старушка, ребенок, собака. У меня есть светлое знание навсегда, и не стоит больше не спать по ночам и плакать. Господи, я ведь делаю, что должна,

пусть же случается так, как должно случиться — шумно смеется, спорит, живет страна — глупый ребенок под локтем твоим.

И птицы, ветер, летящий в небо, и свет листвы — все растворяется в вечной, как жизнь, дороге. Больше ни смерти, ни горечи — только высь, не принадлежащая местности и эпохе.

Все-то мы верили правде, но, знать, не той. Мы родились, когда не ходили в церкви, наша страна была усталой, седой, сигарета за сигаретою в пальцах цепких, нервные попытки омолодить лицо не скрывали морщин без числа, без меры. Это тоже было прекрасно — в конце концов, отобрав религию, нам оставляли веру. Должен быть кто-то, как вечен, как

все ветра — Бог ли, генсек, а впрочем, не так уж важно.

Господи, я иду.

Ты меня направь,

как направляет ребенок корабль бумажный.

Всей-то и цели в жизни — вот так брести, в прояснившееся небо голову запрокинув, горстку каштанов бездумно зажать в горсти — видишь, каким становится небо синим.

...Господи, дай мне ветер, страну и сына...