Первые сообщения об «испанке» появились в германских газетах ещё в мае. Писали, что на фронте некоторые солдаты стали заболевать гриппом неизвестного происхождения, что болезнь развивалась крайне быстро – от ломоты в костях до смертельных исходов проходило всего около трёх-пяти дней, но власти призывали не паниковать, ибо понятно, какие в окопах возможности: немудрено, что там возникла какая-то зараза. Здесь, в Фридрихсхафене, никто особенно на такие статейки внимания не обращал – ещё одна сложность в затянувшейся войне. Ближе к осени таких публикаций становилось всё больше, по городу поползли слухи, кто из знакомых то ли заболел, то ли сразу помер непонятно от чего, но в наэлектризованном страхом воздухе висела постоянная тревога. Паника на верфи началась с того, что у Клода Дорнье скончалась жена от лёгочного заболевания. «Испанка» то была или нет, никто разбираться не стал, и по тогдашним призывам многие решили обезопаситься и носить марлевые повязки, отчего остальные горожане шарахались от масочников, словно от чумных. Немецкие инфекционисты писали, что особая угроза заболеть нависает над молодыми людьми от двадцати до сорока лет, поэтому Викки сшила четыре повязки – по две на смену: для себя и Эммы, успокоившись, что малышке Фанни заболеть не грозит. Наверное, запоздало металась мысль в материнской голове, кто-то был болен в школе, а девочка слабенькая с детства, вот и не устоял организм. Виктория ругала себя, но больше просто цепенела от мысли, что единственный её ребёнок может не выжить, и как ей справляться с этим, если страшное вдруг случиться?
Ни Викки, ни Эмма не знали, что в разных подразделениях верфи сегодня были больны уже пятьдесят четыре человека, из которых двадцать в течение суток увезут в госпиталь, а семеро скончаются до конца недели. Никто ещё не знал, что небольшой приморский городок охватит страшная инфекция, пришедшая из-за океана, и за всё время прежде невиданной по размаху пандемии на кладбище прибавится около двухсот свежих могил.
Внизу хлопнула дверь и затопали ноги. В комнату Хуберов вошёл незнакомый молоденький фельдшер, глянул быстро по комнате, увидел таз с водой и попросил слить на руки, чтобы осмотреть пациентку. Передав Эмме влажное полотенце, он достал из нагрудного кармана халата деревянный стетоскоп и приложился одним краем к нему, а другим – к тщедушному, словно воробьиному, тельцу маленькой девочки, даже в забытьи не выпускающей из рук слониху Тете.
– Воспаление лёгких, нужно госпитализировать.
Фельдшер глянул на мать:
– Ваше самочувствие как? Озноб, ломота, слабость?
– Нет, ничего такого, – Викки замотала головой.
– Пожалуйста, снимите блузку, я вас тоже послушаю. Сейчас много заболевших, раз уж я тут, лучше выявить заболевание на ранней стадии. Фройляйн Остерман, вас тоже прошу на исследование.
Пока недоумённые соседки раздевались, фельдшер снова обмыл руки, достал из саквояжа спирт и ватный тампон, обработал стетоскоп. Первой послушал Эмму:
– Дышите. Глубже, – обошёл её со спины и попросил, – ещё, пожалуйста. Всё в порядке, одевайтесь.
Затем подошла Виктория. Он слушал несколько вдохов, ничего не говоря, затем обошёл и послушал между лопаток, наклонился со стетоскопом ниже.
– Фрау Хубер, у вас наблюдаются хрипы. Возможно, вы на нервном возбуждении из-за болезни дочери не чувствуете недомогания, но я рекомендую вам проехать в больницу вместе с ней. Пожалуйста, одевайтесь.
Пока Виктория заполошно металась по комнате, собирая себя и дочку в госпиталь, Эмма с фельдшером вышли в коридор:
– Полагаете, «испанка»? – она кивнула на дверь.
– Сложно сказать, но скоротечность заболевания один из её симптомов. Рекомендую вам чаще мыть руки, ведь у вас общее хозяйство и, вероятнее всего, вы можете где-то дотронуться до заражённых предметов. Обработайте по возможности всё раствором марганцовки. Полощите рот и горло борной кислотой. И носите маску, конечно. Мы пока не можем знать, насколько они помогают, но, ей-богу, чем больше у инфекции препятствий, тем выше шансы. Берегите себя.
Эмма достала из кармана деньги и протянула мужчине:
– Уберите, что вы, в самом деле.
Он снял халат, свернул и уложил его в саквояж. Затем вошёл в комнату Хуберов и попросил:
– Найдётся покрывало или большая шаль, чтобы завернуть девочку?
– Да-да, – снова заметалась Викки, достала из низкого сундука стёганый плед и передала фельдшеру. Тот обернул вялую Фанни, невесомо поднял на руки, прижал к себе:
– Пойдёмте, время дорого.
Когда двуколка отъехала, Эмма ещё недолго постояла у калитки, а потом пошла проводить первую генеральную дезинфекцию дома.
Фанни Хубер умерла во вторник ночью от отёка лёгких. Врачи пытались его ослабить, выполнив кровопускание, но и без того слабая девочка, последовательно измученная сначала потерей отца, затем недоеданием и изнурительной болезнью, решила, что с неё хватит и, сменив напоследок бледность на синюшность, стала одного цвета со своей верной подругой. Тете оставалась с малышкой до последнего вздоха, безмолвно проводив её в иной мир.