Хроники всего мира: Время расцвета

Колсману было тошно. Тошно и дома, и на работе, и даже наедине с собой. Тошно от постоянного качания, словно он не стоял на земле, а находился где-то в море, брошенный всеми и позабытый. Внезапно в сорок пять лет он осознал, как вымотался, как устал бороться, как не хочет больше ничего, лишь вернуться домой, в Вердоль.

* * *

Покуда над новорожденной Германской республикой витали строчки «Варшавянки», принесённые холодным восточным ветром, кажется, от самого Петрограда, покуда правые и виноватые обсуждали в Париже условия мирного договора, по Европе катилась весна. Казалось, потепление фиксировали не только метеорологи, но и большинство измотанных борьбой (то с внешним противником, то с внутренним) людей. В Шторкове весь март было пасмурно, гнездились тучи, изредка шёл дождь, иногда из-за грязных облаков выглядывало солнце, и все ждали, когда же ветер разгонит эту навязчивую хмарь, покажет весну во всей красе. Дождались. Двадцать пятого с самого утра серость ушла в ночь, небо заголубело радостно, квадратики света переползали по дому Остерманов, словно стирали скорбь и отчаяние, оставляя после себя чистоту и надежду.

Вилда хлопотала на кухне, ждала к завтраку Уве, которому вскоре нужно было поспешить в гимназию. Заварила хозяину крепкого чаю, достала с полки баночку настоящего конфитюра – обменяла давеча на старые ботинки Лизе, выложила на блюдце галеты, покромсала небольшой кусок сыра из старых запасов. На обед ему завернула в газету несколько варёных яиц, ломоть хлеба и пару кусков сахара, коричневого как канифоль. Утром завтракали по-простому, в кухне. Проскрипели половицы, Уве встал в дверях, облокотившись на косяк. Смотрел, как та без суеты накрывает на стол, собирает еду. Любовался отнюдь не красотой – уж красавицей Вилда точно не была, – но все её движения умиротворяли Остермана, привносили в дом спокойствие и уверенность. Пустота после смерти жены никуда не ушла, ему по-прежнему не хватало Лизе, особенно остро не хватало и без того редкой с ней близости, но он умел владеть собой, умел переключать ум и занимать тело: то в саду поработает, то угля наносит.

– Остывает, садись, – бросила Вилда, заправляя уголок газеты на свёртке.

Обошла Уве в дверях, в прихожей на полку рядом с его шляпой положила собранный обед. Вернулась в кухню, где Остерман задумчиво смотрел за окно на истошно яркое утро.

– О чём думаешь?

Уве повернул к ней лицо, внимательно посмотрел в глаза и ответил:

– Думаю, нам следует пожениться.

Новость о свадьбе Эмма восприняла легко – она любила Вилду с детства, вовсе не считала её строгой и уж, конечно, получала от неё ласки гораздо больше, чем от матери. Фрау Вебер не была чужой Остерманам, словно дальняя родственница, прожившая много лет в комнате по соседству. Она тащила на себе домашнее хозяйство, воспитание детей, дарила заботу и внимание, смазывала царапины и помогала делать уроки. Если отец в пятьдесят восемь лет решил дать себе второй шанс на счастье, Эмма будет только рада. С новыми соседками по комнате она так и не сблизилась, поэтому новостью поделилась только с Эрнстом, которого встретила в воскресенье после кладбища.

– Ты куда?

– К тебе в общежитие ходил, не застал и пошёл сюда. Так и подумал, что ты ещё не вернулась.

Эмма махнула на ближайшую лавочку:

– Пойдём, посидим. Сто лет тебя не видела.

Она уютно забралась Леманну под локоток и стала рассказывать сразу две свадебные новости: про отца и Вилду – наверняка, это никакая не любовь, Эрни, но ей-богу, брак, построенный на уважении, продержится гораздо дольше и будет счастливее; и про Карла Арнштейна, который женится на свояченице Пауля Ярая – молоденькой Берте Йеле. Вот! Теперь твоя очередь.

Эрнст закинул ногу на ногу, деловито ею закачал, начал официально:

– Как вам известно, фройляйн Остерман, военно-морские силы Германии расторгли контракт с Цеппелин Групп на производство L 72. Печально, что наша страна катится в тартарары. Но! – игриво воскликнул он и воззрился на подругу.

– Но?

– Но! – торжественно подтвердил Леманн. – Юридически и фактически дирижабль остаётся в нашем ведении, а это значит, – он изобразил такую потешную мину, что Эмма прыснула.

– Ну? – поторопила она.

– Но! Ну! Не подгоняй меня, я же не лошадь, – Эрнст замахал руками, словно птица. – Я пилот, понимаешь. И я хочу летать. И я буду летать! Потому что на «семьдесят втором» мы полетим в Америку!

Эмма взвизгнула, обняла приятеля за шею, потом отлипла и переспросила:

– Полетите? Точно-преточно?

– Так точно, фройляйн Остерман. Совет директоров и управление имперского флота одобрили нашу идею. Мы с Максом начали переоборудовать корабль, чтобы была возможность производить ремонты прямо в воздухе, и клянусь тебе, я бы начал совершать тестовые полёты уже сегодня, но мы ждём разрешения из Берлина. Потому что сама видишь, какая политическая ситуация. Однако! – Леманн игриво поднял вверх указательный палец, призывая подругу к полному вниманию. Та в ответ взметнула вопросительно брови.