Хроники всего мира: Время расцвета

– По штатному расписанию мне полагается личный помощник. Фройляйн Эмма, я не могу вам предложить руку и сердце – лишь руку. Ну и плечо. И то, и другое сугубо дружеского порядка. Но примете ли вы их и согласитесь ли сменить увлекательную должность машинистки на невыносимую скуку работы со мной?

Не веря в услышанное, Эмма отстранилась от Леманна и застыла, боясь спугнуть новость. Словно неверно истолковав язык её тела, Эрнст извиняющимся тоном продолжил:

– Я понимаю, что после работы с самим графом Цеппелином тебе и вправду может быть скучно. Но я подумал, ты знаешь дело, и владеешь пятью языками, что может быть полезно при налаживании связей, так может быть, такая смена обстановки пойдёт тебе на пользу? Ты согласна?

Шествующие мимо гуляки наблюдали, как женщина бальзаковского возраста и той мрачной красоты, какой бывают только молодые вдовы и матери, похоронившие единственное дитя, страстно покрывает поцелуями лицо невысокого миловидного офицера и каждый из них сопровождает жарким «да!». Прохожие думали про свадьбы, любовь и весну, и в общем-то были недалеки от истины.

Спустя месяц, когда Эмма обустроилась на новом месте, когда кипучая деятельность Леманна принесла первые результаты, и L 72 оставалось лишь наполнить газом и вывести из ангара, из Рейхстага пришла телеграмма.

– Какого чёрта! – кипятился Эрнст, стремительно шагая по кабинету из угла в угол, – Они даже не указали причину отказа!

Макс фон Гемминген невозмутимо смотрел, как мечется приятель.

– Думаю, узнаем в своё время. Успокойся.

Леманн театрально выстрелил в открытое окно по невидимым врагам – раз, другой, третий, и, наконец, вернулся в кресло.

– Ладно. Чем займёмся?

Макс подкрутил ус:

– А что нам остаётся? Дирижабли мирного времени.

Фон Гемминген оказался прав. Через несколько недель, когда уже был подписан Версальский договор, газеты опубликовали статьи об успешном пересечении Атлантики британским дирижаблем R34, который преодолел расстояние от Великобритании до США за сто восемь часов. И снова Эрнст не находил себе места, пылко объясняя Эмме:

– Понимаешь, дружок, они уже знали о решении союзников выполнить аналогичный рейс! И не пустили нас, потому что теперь немцам велено сидеть тихо и не лезть на рожон. Ах, чёртова политика… Вместо того, чтобы вернуться к мирным международным перевозкам, нас снова сталкивают лбами.

Помощница успокаивающе гладила приятеля по плечу и ничего не отвечала – ну а что она могла сказать?

Тем временем, на верфях шла стремительная работа над двумя новыми машинами: LZ120 «Боденское озеро» и LZ 121 «Полярная звезда». «Сто двадцатый» был коротким, но шустрым – он должен был достигать скорости больше ста километров в час. «Звезда» же была на десять метров длиннее, вмещала больше пассажиров, и конструкторы обновили формы не только хвостового киля, но и мелочи вроде оконных проёмов. Эккенер решил, что тестовые полёты на «Боденском» будут выполняться под командованием Бернарда Лау, который работал у Цеппелина уже больше десяти лет и даже сопровождал графа в арктическую экспедицию на Шпицберген, а во время войны занимался приёмкой всех военных дирижаблей. По поводу пилота Хуго ответил:

– Есть кандидат.

Однако кандидат появился не сразу. Летом, когда клейкие акварельные листочки на деревьях сменились насыщенной зеленью и зашуршали, заволновались, когда даже вода на озере изменила свой цвет и из холодной стали обернулась теплеющей лазурью, беда пришла и в семью Эккенеров. Ах, как бывает жестока жизнь к двадцатилетним, юным, ломким! Аннелизе, старшая дочь Хуго и Йоханны, пошла с друзьями кататься на лодке, и чёрт его знает, что приключилось, но девушку не спасли. Эмма запомнила её ещё подростком в тот самый вечер, когда потом у них с Людвигом всё случилось. И остро щемило сердце от всех собственных потерь, и она не знала, как поддержать Эккенеров, как ослабить их горе, как научить жить с болью. Колсман, тоже схоронивший старшую дочь полгода назад, но до сих пор от своей потери не оправившийся, смог лишь сухо выразить соболезнования, сам изо всех сил стараясь не рассыпаться в труху. Уже после траурных дней Эмма заметила, что Хуго с головой ушёл в работу, то тут, то там слышался его голос, сейчас тусклый, но всё такой же уверенный в том, что говорит. Восемнадцатилетний Кнут Эккенер, как и многие мальчишки с детства крутившийся на верфи, вырос вдруг в такого красавца, что у Эммы сжималось сердце, и не отходил теперь от отца ни на шаг, вникая в нюансы дирижаблестроения, пилотирования и управления.