Хронология воды

Я просто уставилась на нее. Попыталась представить себе, что было у нее в голове. «Эти люди» — горстка мужчин, по большей части представители этнических меньшинств и мелкие хулиганы — и блондинка, которая… кто? Кем, по ее мнению, я была? Она преподавала мировую литературу и ездила на «бумере».

Кем я была. Осужденной с самым лучшим английским языком. Когда Джимаркес спросил меня, чем я зарабатываю на жизнь, и я сказала, что преподаю английский в Университете Сан-Диего, он рассмеялся.

— Эй, ребята, зацените. У нас тут профессорша, — выкрикнул он, когда мы сдирали какое-то дерьмо со стен здания окружной избирательной комиссии.

Легкий смешок заклокотал в груди остальных мужчин. И улыбочки. Как они улыбались — такого вы точно не видели. Вся эта их темная кожа словно распахнулась. Они хлопали меня по спине, клали руку на плечо, качали головами и смеялись, смеялись, смеялись.

— Но ты сейчас с нами, сестренка? — сказал Джимаркес, потряхивая дредами.

После этого они все стали звать меня «доктор». Знаете, чего они все от меня хотели? Чтобы научила их говорить получше — так, как говорит большинство. Они хотели еще английского.

С дорожной бригадой я обрезала водоросли возле парка «Си Уорлд» огромным тупым секатором и потом из-за здоровенных мозолей не могла удержать стаканчик кофе.

С дорожной бригадой я таскала тяжести, от которых моя спастически-сколиозная спина болела так, что придя вечером домой, я сразу ложилась в ванну, лежала в ней и плакала.

С дорожной бригадой мы отмывали граффити и закрашивали их беспонтовой серой краской. Заливали гудрон. Выносили бетон, дерево и стекло из заброшенных зданий. Однажды Рик порезал руку и от злости пробил дыру в стене. И получил за это дополнительные дни. Думаю, он заодно посещал группу по управлению агрессией.

В основном мы получали задания очищать мир — чтобы люди могли притворяться, что он не похож на грязную, неорганизованную, неконтролируемую гигантскую, размером с земной шар, компостную кучу.

Как-то раз мы чистили туалеты в парках. Если вам не довелось выуживать из толчка тампоны, иголки, презервативы и окурки — считайте, вы не жили. И желтые резиновые перчатки не очень-то помогают чувствовать себя лучше.

Больше всех я сблизилась с Эрнесто. Он играл на классической гитаре. Я никогда не слышала и не видела его игры, но за разговором он перебирал и зажимал воображаемые струны. В перерыве или за перекусом я расспрашивала его о гитаре, и он отвечал на своем «спанглише» — но мне не требовался никакой язык, чтобы наблюдать, каким красивым он становится, рассказывая о музыке. Или чтобы следить за его руками. Через некоторое время по его просьбе я стала кое-что переводить. По слову за раз. «Доктор Лидия, как по-английски будет meterse on líos? Как по-английски un llamamiento a la compassion?» Попасть в беду. Просить о сострадании.

Все те недели мы работали. Мы потели. «Мы» — с тех пор я не могу использовать это слово в привычном значении. Для него нет подходящего перевода.

На восьмой неделе бригаду отправили в парк «Бальбоа». Под эстакадой мы разделились на группы. Деревья и кустарники вокруг были плотные и пышные, так что, к счастью, нам хватало тени. Пахло так, будто рядом вода, — возможно, из-за какой-то продвинутой системы орошения, благодаря которой парк всегда оставался зеленым, ярким и привлекательным для туристов.

Я, Джимаркес, Эрнесто и круглолицый итальянец Сонни ворошили своими палками мусор. Джимеркес крикнул — эй, парни, — и указал на маленькую тропинку, уходящую в кусты. Мы последовали за ним. В начале дня офицер Кайл высаживал нас на парковке, а в конце Джимаркес делился с нами сигаретами, от которых становилось хорошо. До сих пор не знаю, что там было. Вот мы и пошли за ним. Потому что благодаря ему под конец работы всем становилось легче.

И вот мы шагали по этой маленькой тропинке, как вдруг Джимаркес остановился, так что Эрнесто тоже остановился, и я остановилась, и круглолицый Сонни мягко врезался в меня сзади. Впереди спокойно, насколько это вообще было возможно, спал бомж.

Думаю, некоторые его именно так и назвали бы.

Не могу подыскать слово поточнее. Но, думаю, многие люди сказали бы «бомж», судя по его виду. И запаху. У него была огромная, как у Гризли Адамса[69], борода. Спутанные волосы как попало торчали в разные стороны. Возможно, в них водились насекомые или кто похуже. Его отечная от алкоголя кожа была красной и рябой. Нос — щербатым, как поверхность луны. И несло от него сладкой перекипевшей яблочной мочой недельной давности. До слез, до жжения в носу. Ростом он был где-то метр восемьдесят, а весил, похоже, под сотню. Его брюхо походило на вонючий холм.