Хронология воды

Но что в нашем бомже было самым поразительным — и от чего Сонни чуть не блеванул не сходя с места, — так это огромные опухшие гениталии над спущенными до колен штанами. Прямо-таки гигантские. Фиолетовые яйца размером с крокетные шары. Член как рептилия, которая вырвалась на свободу. И гвоздь программы. Примерно в полутора шагах — огромная куча человеческого говна. Бомж улыбался во сне. Храпел. Сонни поперхнулся.

Джимаркес сказал: «Ебать», Эрнесто заржал, Сонни согнулся, будто его вот-вот вырвет, а я произнесла: «Шшшшшшш! Не разбудите!» И мы попятились назад, как дети, которые увидели нечто запретное. А бомж? Он просто дрых — с тем звуком, с которым спят дети и щенки.

Когда мы вернулись к группе, никто и словом не обмолвился о бомже. У Рика под его мелким черепом мигом щелкнула бы пружина, и он бы вышиб у бродяги все мозги. Ну и мы ни за что не стали бы докладывать обо всем чистюле офицеру Кайлу. Он бы нашего бомжа просто арестовал. А мы-то знали, каково это — быть арестованным. Не раз и не два. Мы-то знали, каково это — облажаться. Отключиться пьяным. Вонять. Не хотеть жить. Проснуться мордой в асфальт. Говорить — и чувствовать, что слова путаются и подставляют тебя. Торчать неделю в отеле, услышав по телеку, что полиция проводит зачистку. Когда рядом нет никого, кто мог бы тебя понять. Скрываться, вести двойную жизнь. Может, мы и не успели пожить с распухшими до размеров Техаса гениталиями, но метафорически знали, каково это — не контролировать какие-то части тела или потерять связь с какой-то частью себя.

Так что мы просто оставили его там. Вроде как с миром. Рядом с его дерьмом.

Vagabundo[70].

В последнюю неделю моих общественных работ нас послали выпалывать сорняки вдоль гигантской асфальтированной дороги. Она вела к какому-то понтовому строению на типа живописном холме. В богатом районе, кишащем белыми людьми с их мексиканской и филиппинской обслугой. «Деревья» вдоль шоссе были тощими, так что в тени удавалось спрятать разве что пол-лица и, может, еще плечо. За первые два часа мы выдули огромную желтую канистру воды — на солнце было градусов тридцать семь, не меньше. Чтоб они были прокляты, эти крошечные бумажные стаканчики-конусы[71].

К последней неделе тело привыкло к работе. Я не натирала руки, не страдала от боли в запястьях и всегда держала при себе запас викодина, так что моя спина вела себя не хуже остальных. У меня не кружилась голова на солнце, я приносила в пакете для ланча достаточно еды, курила сигареты Джимеркеса, а в перерывах мы с Эрнесто практиковались в английском. Я не чувствовала себя несчастной. И неплохо загорела.

Вот только я каждый день возвращалась домой, в свою маленькую плюшевую обеспеченную жизнь. А половина бригады — за решетку. Эрнесто исчез в середине девятой недели. Какое уж тут «мы». Ну ладно. Это всего лишь язык.

На вершине холма мы сделали перерыв. Укрылись в тени огромной сосны Торри, как под зонтом. Нас обдувал свежий бриз. Мы пили воду. Жевали свою жалкую еду из коричневых пакетов. Я думала о том, как Эрнесто играет на гитаре, хотя подозревала, что занят он совсем не этим.

В тот день, так или иначе, я ощутила, что всё подходит к концу. Небольшое дело, которое я делала вместе с мужчинами, которых никогда больше не увижу. От этого мне почему-то стало непоправимо грустно. Но мысль, что я «отбыла» наказание, будоражила. Я закрыла глаза и отпила колу из стеклянной бутылки. Так просто. Мне хотелось, чтобы Эрнесто был рядом. Пил колу. Открыв глаза, я посмотрела на свои руки — они выглядели совсем не мексиканскими. Мои руки, они выглядели просто… тупо.

Потом я подняла взгляд на холм и увидела огромную бетонно-деревянную вывеску с названием здания, к которому мы только что пробили себе путь. «Олимпийский бассейн Серритоса».

Я соревновалась в нем в четырнадцать лет. Выиграла стометровку брассом. Иногда мне кажется, что я успела побывать повсюду.

ОБРАЩЕНИЕ

Я тут подумала. Может, те, кто завязал с католичеством, спасаются фильмами? Нет, серьезно. В неформальном опросе, который я недавно провела, абсолютно все бывшие католики продемонстрировали необычайный интерес к кино. И чем оно серьезнее и эпичнее — тем лучше. К тому же нам по-прежнему нравится сидеть в темноте: если когда-нибудь позакрывают все кинотеатры, вы увидите кучку бывших католиков, слоняющихся по улицам и ищущих темный ящик, в котором можно засесть и испытать катарсис…

Левая сторона сцены, входит Минго[72].

Энди Минго на обоссанном «исузу трупере».

После того лобового столкновения студент-магистрант курса, на котором я преподавала в Университете Сан-Диего, ворвался в мою жизнь кинозвездой и предложил взять у него одну из машин. К моменту нашей встречи я уже была женщиной, разбившей свою тачку.