Хрономот

— Хорошо едешь, — сказал Фер, — езжай до «Каравеллы» по навигатору. В течение дня приедет сеньор Кехт, он мне поможет.

И Фер замолчал. А я один ехал по дороге, под чарующие звуки «Аранхуэсского концерта» Хоакина Родриго и думал, что я притягиваю неприятности. Лишь бы Фер выжил.

Глава 6. Исцеление

С моими водительскими способностями дорога заняла намного больше времени, чем когда мы ехали сюда в бытность Фера за рулем. Я вел довольно медленно, на прямых же участках разгонялся до сотни километров в час. Спать мне не хотелось, хотя позади была бессонная ночь — видимо, еще не весь адреналин вышел из крови.

С того самого момента, как Фер сказал свои последние слова, он больше не подавал признаков жизни. Я иногда поглядывал на него, и каждый раз мне казалось, что лицо его было еще серее и безжизненнее, чем это было в прошлый раз. Или это только игра моего воображения?

Я вел, изредка поглядывая на навигатор, чтобы свериться с дорогой. Я превратился в машину для вождения машины — мысли покинули меня, и я методично выполнял свою работу.

Светало. На востоке показалось желтое солнце.

В без малого восемь часов утра я припарковал «ауди» перед отелем «Каравелла». Я подумал, не занести ли мне Фера на второй этаж на руках, тем более, что он, кажется, крепко спит? Но Фер не позволил: он проснулся и вяло спросил:

— Приехали?

— Да, — ответил я.

После этого Фер сам, первым, открыл дверь и вылез на улицу, прихрамывая и скособочившись, и быстро заковылял к двери отеля. Я закрыл машину и поспешил за ним. Фер сразу пошел наверх, а я взял у администратора, «телевизионной сеньориты», ключ от нашего номера.

После этого я догнал Фера и открыл ему дверь. Напарник вошел в номер и сразу направился к кровати. Я помог ему справиться с одеялом — Фер был настолько слаб, что мне пришлось помочь ему накрыться. Перед тем, как закрыть глаза Фер произнес:

— Молодец, Гил. Жди сеньора Кехта сегодня.

И замолчал.

Я решил тоже лечь. Перед сном у меня в голове шевельнулась мысль: а если Фер умрет? Его смерть будет на моей совести. Я мог бы привезти его не в отель, а в больницу и там бы ему уже сегодня провели операцию по извлечении пули. А сейчас — чертов кусок металла находится в его крови и, возможно, медленно, но верно, движется к сердцу. С другой стороны, может быть, этот Диан Кехт сам опытный хирург. Фер же сказал тогда в машине «Он меня вылечит».

С этими мыслями я сам не заметил, как заснул. Мне снился сон, удивительно яркий и правдоподобный.

В этом сне меня не было.

Во всяком случае я знал, что никто меня не может увидеть. Я был абсолютно бесплотным, бесконечно миниатюрным и одновременно таким же большим, как само время или пространство. Я был котом Шредингера. При этом я видел и слышал все.

Небольшая церковь. Потолок центрального нефа расписан сценами из жизни святых. Кажется, это были фигуры апостолов, проповедовавших христианство. Необычно высокие человеческие фигуры, облаченные в просторные белые одеяния, склонялись над толпами маленьких человечков, и соотношение между ними было как между Гулливером и лилипутами. На огромных лицах, окаймленных желтыми нимбами, были написана доброта и сострадание. Маленькие человечки, напротив, ощетинились дубинами, мечами, многие держали в руках камни.

Я перевел взгляд на стены, увешанные огромными иконами и мраморный алтарь, над которым на цепи висел огромный крест из черного дерева. Убранство церкви было богатым и утонченным.

Маленькая церковь была полна народу. Люди, облаченные в простые белые одеяния (почти как у апостолов на потолочных фресках), чинно занимали длинные деревянные скамьи. Все взгляды были устремлены вперед, к алтарю, где и разворачивалось главное действо.

У алтаря стоял священник — в белом, как все. Я невольно удивился: обычно у священников из-под белой накидки виднеется черная сутана, но этот был в белом с ног до головы. Даже шапочка была белой. Священник был строен и подтянут, движения его были резковаты. Мне подумалось, что ему приходится сдерживать себя и двигаться медленнее, чтобы выглядеть торжественно и солидно. Лицо у священника было узкое и вытянутое. От крыльев прямого носа вниз к уголкам губ тянулись жесткие складки, придававшие лицу вид волевой и решительный. Что-то, однако, в этом лице было для меня отталкивающим. Возможно, взгляд, в котором изредка мелькало что-то жестокое и нечеловеческое.

Священник читал молитву, видимо, на латыни. Я невольно поразился той силе и страсти, которые он вкладывал в незнакомые мне слова, от которых веяло глубокой древностью. Слушатели на скамьях были также заворожены, как и я, а, может быть, и больше меня. Они сидели неподвижно — белые изваяния, и их губы шевелились, беззвучно повторяя за священником слова молитвы.

Потом прозвучало «аминь», все перекрестились, и клирик заговорил, уже не на мертвом языке Рима ‚ а на испанском. Его слова были проникнуты все той же яростной верой.