Хрупкие создания

Уилл рассказывает об их детстве. Я вспоминаю, как мама завешивала стену моими фотографиями: непослушные локоны, коричневая кожа, яркие щеки, заляпанные грязью и песком платьица и краска на руках. Я – не из тех, кто может стоять рядом с Алеком. А вот Бетт может. Мы с Алеком – как два неподходящих друг другу кусочка пазла.

– Ты… ты для него целый мир, Джиджи.

Уилл старается изобразить участливую доброту, но почти у самой поверхности в нем кроется горечь и в то же время удовлетворение. Глаза блестят, а уголки рта чуть подняты.

– Каково это? – вдруг спрашивает он.

– Что именно? – сдвигаю брови.

– Быть рядом с ним вот так?

Я не нахожу ответа. И никак не могу понять, о чем думает Уилл. Пытаюсь сказать хоть что-то, но не выдавливаю ни звука.

На столе звенит телефон. Появляется комендант.

– Джиджи, твоя тетя почти здесь, – говорит она.

– Будь осторожна. С Алеком. Да и со всеми.

Уилл встает и уходит, а я остаюсь, голова гудит от кучи новых открытий, и эхом звучит предостережение. Мозг плывет – цветочный запах одеколона слишком сильный. По спине пробегает дрожь.

Тетя Лиа выходит из лифта.

– Ну что, готова, дорогая?

Она сжимает меня в объятиях, чуть раскачивая – как и всегда. Ее волосы пахнут совсем как мамины – маслом ши и цитрусовыми. И в этот момент меня накрывает жуткой тоской по дому, по воскресным завтракам, аромату папиного кофе и звуку его голоса, когда он читает вслух газету – для матери, которая рисует.

Тетя Лиа расписывается в книге учета у охранника за то, что забирает меня, и мы идем к метро. Она держит меня за руку, совсем как тогда, когда я была маленькой, и я позволяю ей. У нее такие же руки, как у мамы, – тонкие коричневые пальцы и пара веснушек на одном из них, недалеко от ногтя. Ветер приносит запахи земли и листвы. Вот бы пойти в парк, а не к доктору, который так благосклонно согласился принять меня в субботу.

Мамы толкают впереди себя коляски. У входа в метро запах жареных каштанов становится почти невыносимым. Мы спускаемся к поездам. Тетя Лиа сжимает мою ладонь.

– Замечталась что ли? Какая-то ты тихая сегодня. Как дела в школе? Как танцы? Мальчики? – Мы проходим через турникет и ждем поезд. – Там вообще есть такие, которым девочки нравятся?

Я смеюсь:

– Конечно. Это ж стереотипы…

Думаю об Анри и Алеке, о том, как мистер К. их загонял, чтобы взрастить в них мифическую русскую маскулинность. А потом вспоминаю Уилла и как к нему относятся из-за того, что он гей. Ему никогда не дадут танцевать главную роль, только не в этой школе, будь он хоть в три раза лучше всех остальных. Интересно, думают ли так же и обо мне? Из-за моего цвета кожи?

– И как ты? Ну, чувствуешь себя после занятий?

– Нормально.

Незачем отвечать развернуто. По голосу понятно, что она волнуется. Мне и родителей хватает.

– Я в порядке, – повторяю.

Вопросы тети тонут в шуме приближающегося поезда. Мы едем до Таймс-сквер. Людей здесь целая куча, в меня постоянно врезаются, и я стараюсь не отставать от тети Лиа. Повсюду сверкают рекламные щиты. Залипаю на плакаты бродвейских постановок. Я так ни разу и не видела ни одной. Я вообще мало что видела в этом городе – только местность возле школы и квартиру тети в Бруклине. Она постоянно зовет меня на прогулки, но я слишком занята – занятиями и репетициями. И еще Алеком. Но этого ей знать не стоит.

Следую за ней сквозь толпу людей. Мужчины и женщины протягивают мне всякие ненужные вещи, просят купить. Другие выпрашивают мелочь. У толпы свой пульс, свой ритм, свои волны – и они толкают нас в сторону сердца Таймс-сквер. Мы сворачиваем с Бродвея. Подходим к офису доктора, и я как наяву чувствую запах йода, холод инструментов на груди и слышу писк машин. Ладони потеют, сердце сильно стучит. Здесь, в Нью-Йорке, я еще ни разу не была у врача. Да и в Калифорнии, до отъезда, была давно, в августе.

– Не волнуйся, все быстро закончится, ты и не заметишь. – Тетя Лиа гладит меня по спине. – Обещаю.

Внутри я стараюсь не глазеть по сторонам.

– Тетя подождет за дверью, а ты пока переоденься, – просит медсестра. – Доктор Ханна уже ждет тебя.

Она достает из ящика бумажную накидку и кладет на стол. Не могу на нее даже смотреть, ведь совсем ничего не скрывает.

– Та сторона, что более открыта, – перед, – напоминает медсестра и закрывает дверь.

Я переодеваюсь. Заходит доктор, а потом и тетя.

– Хочешь, чтобы я осталась, дорогая?

Киваю. Она садится у двери.

– Здравствуй, Жизель, меня зовут доктора Ханна, – представляется мужчина в белом. Он поглаживает свою густую черную бороду.

Я прикрываю грудь и жму ему руку.

– Приятно познакомиться. – Он достает стетоскоп и греет его. – Значит, ты балерина?

– Да.

Он руками показывает, чтобы я убрала руки – так он сможет послушать мое сердцебиение.

– Волнуешься?

Я снова киваю.

– Не стоит. Ты ведь такие процедуры уже миллион раз проходила. – Доктор кладет руку мне на плечо. Он прав: я переживаю их каждые шесть месяцев с тех пор, как родилась.

– Расслабься. – Он хватает трубку с полки. Она пахнет латексом. – Отодвинь-ка накидку.