Хрустальная медуза

Опеле поднял голову и увидел противника. Замечтался, не услышал, как, подошел. Лопес, сев за доску, не снял с головы берета. В конце концов это вопрос воспитания, а не шахмат. Нравится проигрывать берете — пожалуйста!

Поглядите, что он делает? Ощупал одну за другой фигуры, со слабой улыбкой дотронулся до короля и ферзя, изучающим взглядом посмотрел на часы и только тогда продвинул на два поля королевскую пешку. А кто, простите, нажмет на кнопкучасов?

— Времяу время!.. — напомнил Опеле.

Лопес на мгновение задумался, потом его тонкие пальцы прикоснулись к часам и плавно утопили металлическую кнопку.

Что же ответить этому наглецу, который, кажется, стремится к открытой комбинационной игре? Были времена когда и мы двигали королевской. Кто сказал, что Опеле боится рисковать? При первой лее возможности мы готовы отдать своего коня, чтобы через ход-другой забрать вашего и еще какую-нибудь пешечку впридачу.

И достаточно. Комбинация в духе великого Капабланки!

Он предрек шахматам ничейную смерть, но они еще живы, потому что мир полон романтиков — есть кого обыгрывать.

Нет-нет, мы не витаем в небесах. Интуитивные жертвы не про нас. Наш приятель навязывает игру в открытую?

Ну-ну, как бы не так! Опустим забрало. Ау, Лопес, вы меня видите?

И, сделав ход, гроссмейстер хлопнул ладонью по кнопке.

Белые ответили быстро, и только тут он заметил, что противник не ведет записи партии. Нарушение правил! Но этот парень сам по себе — сплошное нарушение… “Сейчас подзову судью, — подумал Опеле, — пусть вправит ему мозги. Чувствует, верно, что попадет в цейтнот, время хочет сберечь”. Он выразительно посмотрел сопернику в глаза. Тот даже не шелохнулся. Звать судью было лень, близость легкой победы завораживала… “А вот возьму и рискну, и сыграю гамбит, — капризно подумал он. Знает, поди, что я не играю гамбитов. Изучил небось мои партии по журналам все до единой. А я возьму и сыграю.

И что ты мне сделаешь?” — Гамбит… — вдруг проскрипел Лопес.

Гроссмейстер почувствовал, как деревенеют скулы. Перехватило дыхание…

— Рукопись, найденная в Сарагосе…

Опеле попытался улыбнуться. Губы не слушались.

Лопес цедил слова.

— Рукопись нашел я. В горах, в развалинах замка. Трактат о шахматной игре. Нет, вы не слыхали о гамбите Уэска! Что ж, сегодня в последний раз… Это начало начал шахматной исры, ее сокровенный смысл, Песнь песней… На турнире в Ла-Корунье, в последнем туре, я встречался с Вальядолидом. Кастильский идальго, отважный и гордый, заносчивый и неприступный. За доской ему не было равных. Там, где простой смертный видел на пять ходов вперед, он видел на десять. Он никогда не ошибался, и, как при дворе короля, каждая фигура знала у него свое место. Никто не мог одолеть Вальядолида. Его любимым изречением было: “Шахматы — это я!” И вот… — голос Лопеса задрожал. — В рукописи, черным по белому, было написано: “Гамбит Уэска дает победу не позднее тридцатого хода. Маэстро, чья игра бессмертна, как рука художника, под страхом ужасной смерти, ожидающей весь род его до седьмого колена, не должен применять этот гамбит дважды”. И дальше: “Некий странствующий монах, коим этот гамбит был применен, дважды, окаменел за доской в позе безысходной тоски, а женщина, имевшая неосторожность поделиться своими знаниями с двумя сыновьями, не будучи вовсе беременной, родила двуглавого ягненка”. — Он помолчал. — Я применил этот гамбит в партии против Вальядолида — в первый и единственный раз. И он проиграл мне, хотя только на тридцать третьем ходу. Вот какой силы это был шахматист! В промежутке между тридцатым и тридцать третьим ходом день обратился в ночь, а лето — в зиму, десятиметровые океанские волны обрушились на Ла-Корунью… Не снеся поражения, маэстро Вальядолид после этой партии навсегда оставил шахматы — а может быть, шахматы покинули его — и кончил свою жизнь затворником Понферрадского, монастыря.

Лопес умолк.

Гроссмейстер сделал следующий ход и дрожащей рукой вдавил в корпус часов обжигающе холодную кнопку.

По спине бежали мурашки. “Ну и наговорил… и все за счет моего времени… Что со мной? Чего я испугался? Самая обыкновенная психологическая обработка, не больше. Один обкуривает противника вонючей трубкой, другой гипнотизирует магнетическим взглядом, а Фишер вообще… Эх, Лопес, Лопес… Сосунок ты все же, если думаешь взять меня на абордаж своими бреднями”.

Он встал из-за доски и подошел к окну. Завывал ветер; на тротуаре, словно обломок рухнувшего самолета, лежал кусок крыши, сорванный с какого-то дома. Он не смог разглядеть в стекле своего лица. Странным образом там маячило худое лицо Лопеса. Анфас, а не в профиль!

Раздался щелчок, и гроссмейстер поспешно вернулся к столу. Ничего особенного не произошло. Нормальный, ничем не примечательный ход.