Эти слова меня оглушили своей определённостью и правдивостью. Я снова посмотрел на приборчик, на свою ладонь - живую ладонь, пошевелил пальцами. Ужас, который внезапно меня охватил, был таким, что я сразу нажал красную кнопку, уронил сигналку, браво улыбнулся всем и, что-то пробормотав, что, мол, сейчас вернусь, отошёл от них.
Я завернул за угол, и меня всё-таки вырвало. Очень-очень сильно, до желчи. Но мне стало легче, намного. Страх ушёл и уже больше не возвращался. А когда через двадцать минут стало известно, что за капитуляцию проголосовало ничтожно мало людей, настолько мало, что цифру просто не стоило брать в расчёт - то ли одиннадцать, то ли двенадцать с чем-то тысяч из едва ли не полутора миллиардов голосовавших - нас всех охватило какое-то странное возбуждение. Как будто враг уже побеждён и вообще всё на свете хорошо.
Наверное, так чувствуют себя пьяные. Не знаю. Мы шли по улице нашего Заводстроя - снова наполнившегося шумом, даже сверх обычного - шли группой, во всю проезжую часть, шли, обнявшись за плечи - и Валька Прудкин вдруг громко, звонко запел - а мы подхватили, все сразу, не сговариваясь:
- Кто умер рабом, тот не жил никогда.
Кто истинно жив, никогда не умрет.
Мы верим: Великих традиций Звезда
На небе полуночи скоро взойдет.
Умершим в удел достаются гробы.
Живые наследуют солнечный Трон.
И только живых собирает в ряды
Полярной Звезды штурмовой легион!
...Сейчас, когда я стар и уже немного мне осталось в этом мире - я верю в эти строки ещё больше, чем верил тогда. Когда мы, пацаны, шли по улице маленького посёлка большой Империи, решившей НЕ СДАВАТЬСЯ - и пели. Пели так, что, клянусь, услышь эту песню наши враги - они бы закончили войну уже тогда.
С нами не имело смысла воевать. Не воюют с теми, кого заведомо нельзя победить.
13. НЕИГРУШЕЧНЫЕ СОЛДАТИКИ .
Плац.
Двести мальчишек стоят на плацу. Младшим тринадцать. Старшим четырнадцать.
Сержант говорит, прохаживаясь туда-сюда:
- Тяжело видеть, что в таком юном возрасте вы успели наделать столько глупостей. Я их перечислю, чтобы вы всё поняли. Глупость первая! - он останавливается, поворачивается лицом к строю. - Вы пошли добровольцами! Глупость вторая! Вы пошли добровольцами в наши войска! Глупость третья! Вы пошли добровольцами в наши войска и в наш лагерь! Глупость четвёртая! Вы пошли добровольцами в наши войска, в наш лагерь и мою роту! Четыре глупости - и каждая из них смертельно опасная! Ну а теперь я представлюсь! Я ваш старший инструктор сержант Крамарев!
Столовая.
Маленькие треугольные столики на трёх человек.
Я никогда в жизни так не ел. Правильней сказать, я, сколько себя помню, всегда был немного голоден. Меньше, больше, но всегда. А тут огромный выбор и добавка. Лопают все. Большой зал со сводчатым потолком полон звуками, немного похожими на звуки свинарника во время кормёжки. Глаза у большинства растерянно-обалделые. Мне стыдно, я стараюсь не жрать по-свински, и это получается, хотя ощущаю, что у меня руки трясутся от жадности, словно меня могут опередить и отобрать еду. За добавкой - очередь, но женщины на раздаче дают её только один раз. Кое-кто подходит и снова, но они говорят извиняющимся голосом:
- Больше одного раза нельзя... Ничего, ничего, отъедитесь... - а у самих блестят глаза.
Я ем, смотрю на них и думаю, что и их дети, наверное, сейчас в армии.
Мы едим и нас не торопят. Как позднее увидим, это исключение.
Глаза у Дика становятся сонными. Он слегка удивлённо говорит:
- Слушай, что со мной? Больше не хочу...
- Просто наелся, - говорит худенький незнакомый мальчишка, сидящий с нами третьим.
- Да? - сомневающимся голосом спрашивает Дик. - Новое ощущение...
И мы опять едим.
Зал учебного центра.
- Это скиуттский боец. Взрослый скиутт имеет рост около двух метров и весит под сто килограммов. Чудовищных размеров волк, вставший на задние лапы и наделённый не очень гибким, но всё-таки разумом - вот что такое скиутт.
Голограмма поворачивается, движется. Мы много раз видели скиуттов в стерео, но тут совсем не то. Он кажется живым. Инструктор показывает лазерной указкой: