Хрустальные осколки

Октавиан еле сдержал себя. Цену на хрустальную безделушку явно завысили. В кожаном мешочке, подаренном госпожой Люксирией, покоились только две золотых. И тогда гость применил свое обаяние:

– Госпожа, как вы сказали ранее, подвеска давно пылится у вас и мало кому интересна. Так почему бы не продать ее по сниженной цене и освободить место для более ярких украшений?

Уверенные речи заставили богиню уступить наглому гостю. Октавиан протянул монетки и забрал подвеску, но не для себя.

– Вот, это тебе, мой дорогой друг. На память из Рая! – торжественно произнес он и протянул подарок Эни. Тот застыл и округлил глаза.

– Это мне, правда? – едва не прыгал от радости Эни.

– Да. За твою помощь мне. Я бесконечно признателен.

– М-мне никто не дарил подарки никогда, – тонкие губы задрожали.

И Эни заключил Октавиана в теплые объятия под возмущения Ниро:

– Эни, я бы подарил тебе таких десяток просто так! Только скажи мне, что хочешь, я…

Но Эни улыбался только Октавиану.

– Носи ее и не снимай. Пусть она служит памятью о нашем знакомстве.

– Я никогда не сниму ее! Правда!

«И когда встречу тебя снова, то обязательно узнаю по ней. И покажу роскошный сад в своем диком и мрачном мире…»

Глава 17 Свободный

Шелковый ковер заменил ложе. Маттиас беспомощно перекатывался из стороны в сторону, не теряя надежды оторваться от пола и сохранить погасшее королевское достоинство. Вот только от Его Темнейшества осталось лишь тело с лунной печатью, да и сама эта оболочка потеряла привлекательную рельефность и гибкость. Маска гордого правителя треснула, но Маттиас отчаянно пытался вернуть ей былой вид и мужественно сдерживал слезы, опираясь на локти.

«Ты больше не увидишь меня жалким, не увидишь…» – боролся он с собой, не желая мириться со слабостью. Но снова проиграл, когда заботливые руки Эни потянулись к нему и вернули в уютную постель.

Он навис над ним, такой родной и далекий одновременно. Мягкий голос коснулся уха:

– Вы не ушиблись, господин? Я переживал за вас.

Маттиас мог прогнать его, обозвать всеми словами от накопившейся боли и презрения к себе из-за собственной немощности, но губы предательски прошептали:

– Не уходи.

Пальцы дрожали, но тянулись к покачивающейся хрустальной сережке – подарку, сделанному от черного сердца. Кристаллы блестели, как неподкупные свидетели рождения высоких дружеских чувств, оскверненных предательством и притворством.

«Только ты у меня остался».

Он присел рядом, робко накрыв ладонью его руку.

– Вы справитесь. Вы обязательно справитесь. Вы вернете свое драгоценное пламя. Все будет хорошо.

Хотелось верить наивным словам, что развеяли бы туман безысходности, но Маттиас знал: Агни не вернется в его изуродованное скверной тело. Божественное пламя не переселить и не возродить, его можно только разжечь ярче у носителей королевской крови. Большую часть жизни он бережно хранил в себе живую силу великого бога огня. Но ничто не вечно. И теперь ничего не оставалось, кроме как смиренно принять участь навеки погасшего факела.

– Ничего уже не вернуть, Эни.

– Нет. Я верю, что не все потеряно. Вам же удалось помочь Атису! Значит, и у вас тоже получится вернуть силы, – продолжал поддерживать Эни.

– Нет! Нет! Ты не понимаешь!

И дрожь внезапно вонзилась под кожу ледяными иглами и заставила Маттиаса затрястись, ибо он никогда не замерзал прежде.

– Господин, вам холодно? – забеспокоился Эни и принялся укрывать его одеялом.

– Прекрати! – сорвался он. – Я не господин тебе больше! Прекрати мне прислуживать!

Аметистовые глаза расширились. Казалось, они вот-вот заблестят от слез. Но он сам едва сдерживался, чтоб не разреветься.

И невысказанная боль вылилась тихой песнью:

– Пламя погасло, с ним слава моя да богатство.
Не удержал я царство, и так горько признаться,

Что настолько устал и готов уйти, умереть,

Сбросить маски свои, войти в бесконечности дверь.

В пустоте раствориться и больше не родиться.

Но глупое сердце еще продолжает биться!

Не дано счастливым быть, и ты сумел доказать,

Что я – жалкий Восьмой, как и тысячи лет назад.