Хуан Дьявол 3 часть (ЛП)

- Мама, ты обвиняешь меня!

- Я говорю, что говорят другие и твоя совесть. А еще она говорит, что ты хочешь услышать: она не заслуживала тебя.

- О! В таком случае, ты знаешь, знала?

- Я знаю, что она корыстная и жадная. Знаю, что вышла за тебя замуж по расчету, никогда не любила тебя; чтобы защититься, она не останавливалась перед клеветой или проделками. Она была черствой, нахальной, ветреной.

- Еще и ветреной? – Ренато был взбудоражен от гнева. – Почему ты не сказала при ее жизни? Почему?

- Потому что верила, что она родит сына, и только поэтому ей прощалось все.

- Верила? Верила? Ты хочешь сказать… Договаривай, мама! Скажи наконец! Этот сын… сын, от кого он был?

- Ни от кого, Ренато. Сына не существовало. Она придумала его, чтобы обеспечить положение в доме, чтобы я защищала ее против тебя. Конечно, она верила, что ее ложь превратится в правду. Для этого она и добивалась тебя, но безуспешно.

- Но как ты узнала? Кто сказал тебе?

- Доктор, который засвидетельствовал смерть. Я попросила его проверить. Потребовала. Я хотела знать правду, это было нужно. Я не могла смотреть на тебя, не могла приблизиться к тебе с сомнением, что еще в той пропасти угасла скрытая жизнь, моя последняя мечта. Я хотела быть уверенной и не оговорить тебя. По крайней мере, Бог сжалился надо мной.

София остановилась, словно силы покинули ее. Напряженные руки схватились за край стола, нагруженный бумагами и книгами, рыдание вырвалось из горла, а Ренато смотрел на нее спокойно и мрачно, укрепляясь в мнении:

- Я лишь хотел знать правду, мама. Есть что-то еще. Ты сказала, что она ветреная. Почему так сказала? Я бы не убил ее, но хочу знать, имел ли на это право. Если ты не знаешь, то я спрошу тех, кто знал, заставлю заговорить Янину, Ану…

- Хватит, Ренато. Теперь ты не можешь ничего сделать. Нас ждут обязанности, которые мы должны исполнить, и мы исполним их. Идем со мной.

7.

В последнем выражении благочестия, на гладком покрывале новобрачной постели, казалось, спала Айме де Мольнар, скрестив руки на груди, одетая в платье из белого шантильского кружева, выписанное Софией Д'Отремон из Франции. Удивительное спокойствие опустилось на холодное лицо. Искусные руки Янины уложили черные волосы, скрывая ужасную рану на щеке. Со всех концов долины приносили для нее самые красивые цветы. В зале всех встречали большие серебряные канделябры, величественный катафалк, гроб, обитый парчой, большие восковые свечи. Весь дом наполнился запахом ладана, воска и лаванды, перебивавшие языческий запах роз и нарда, пропитавшего ее платье.

Янине казалось, что она одна в комнате. Перед телом женщины, которую так ненавидела. В углу шевельнулась тень, темная голова подрагивала в приступе глухих рыданий; на нее посмотрели безжалостные и прозорливые глаза Баутисты, спросившего тихим голосом со злым умыслом:

- Это ведь Ана? Ей нужно плакать горючими слезами. Она будет тосковать по сеньоре, которая ее защищала.

- Оставь ее, дядя, – почти умоляла Янина. – Что вы собираетесь с ней делать?

- Не я, а хозяин. Я слышал разговор хозяина с сеньорой Софией, не будет проку от этой окаянной. Теперь идем со мной. Ты нужна в столовой.

Испуганная Ана подняла черную голову. Из-за угла она видела и слышала. Не поднимаясь, как животное, она доползла до дверей; перепуганными глазами она смотрела вслед Баутисте и Янине, и задыхаясь от ужаса, пробормотала:

- Они убьют меня. Они убьют и меня!

Кудрявые волосы встали дыбом, а щеки окрасились в пепельный цвет. Никого в коридоре и на веранде. Из зала доносились приглушенные звуки, слышался скрип повозок на песчаных дорожках сада. Сдерживая дыхание, Ана дошла до ближайшей лестницы; подавляя рыдание, она осторожно двигалась по стенке и дошла до первого густого куста. Остановилась на несколько секунд, пока сердце выпрыгивало из груди, и наконец побежала, обезумевшая, движимая безотчетным чувством.

- Я ждал вас, София. Уже несколько часов. Я начал думать, что вы позабыли обо мне.

Навстречу двинулась благородная фигура священника, и София Д'Отремон тревожно вздрогнула. Уже несколько часов она избегала его. Почти позабыла о нем, или надеялась избежать встречи с ним. Но под пронзительным и сильным взглядом, сдержанным и суровым, она переборола себя и приблизилась с извинениями:

- Простите меня, Отец Вивье. Я должна была отдать много распоряжений, решить множество незначительных вопросов.

- Есть серьезные дела, которые должны занимать ваше внимание, София, а я мог бы помочь. Зачем вы напрасно задержали меня в этих четырех стенах? Если бы позволили отлучиться на время, то семья де Мольнар была уже здесь. Почему откладываете неизбежное?

- А вы, Отец, зачем хотите усилить мучения моего сына?

- Когда вещи очевидны, стоит посмотреть им в лицо как можно раньше, ведь самое большее мучение, которое есть у Ренато Д'Отремона – его совесть. Неосторожность, если это преступление… А еще… ревность, гордыня, гнев, смертные грехи, сеньора. Несчастная душа мечется среди этого, несчастное сердце прикрывается гордостью, как щитом.