Худяков

Даже в последнем своем этнографическом труде — в предисловии к «Великорусским загадкам» — Худяков продолжал выискивать мифологическую основу загадок, за что получил справедливый упрек в рецензии «Современника» на это издание. «Мы заметили бы только автору, — писал анонимный рецензент (теперь мы знаем, что это был А. Н. Пыпин), — что напрасно он прилагает излишнее усердие к отыскиванию мифического смысла в таких загадках, где этого смысла никак невозможно доказать»^{57}.

Следует, однако, иметь в виду, что мифологическая теория в то время характеризовала собой определенный уровень развития науки и критические замечания, раздававшиеся в ее адрес, касались скорее частностей, то есть тех или иных толкований, а не принципов. Мифологической теории еще не была противопоставлена другая, более высокого научного уровня. К тому же ее несомненным приобретением был сравнительно-исторический метод, который позволил Худякову выйти за рамки собственно мифологической теории и увидеть социальное значение фольклора.

В той. же самой статье «Смерть Святогора и Ильи Муромца», в которой он дает мифологическое толкование сказочных и былинных персонажей, Худяков пишет: «Незаметно для самих себя рассказчики прибавляли необходимые комментарии, так что каждая чисто народная сказка в настоящее время представляет собой не только основной миф, полученный ею от доисторических времен, но и целый ряд народных комментариев, то есть и всю историю в устах народа. Приписывая происхождение чисто народных сказок и былин мифу как рассказу о природе, мы совсем не хотим сказать этим, что народ, создавший сказки и былины, только и занимало религиозное отношение его к природе и рассказы об ее явлениях. Совсем нет; черты своей бытовой и исторической жизни он внес в готовый уже материал, и, забывая первоначальное значение своих мифов, он выразил в своих преданиях все, что интересовало, радовало и устрашало его». Таким образом, центр тяжести перемещался у Худякова с мифологии на вопросы бытового, исторического и социального значения.

Научный интерес сохраняет его статья «Народные исторические сказки», опубликованная в 1864 году в «Журнале министерства народного просвещения» (№ 3). Исследуя различные сказания об исторически достоверных лицах и событиях, он показывает, что нередко сказочный элемент настолько вплетался в них, что становился как бы неотъемлемой частью и в таком виде попадал в летописи.

Народная словесность, привлекавшая Худякова прежде всего как научная проблема, все больше обрастала в его глазах социальными вопросами, а затем и политическими. Сбор сказок, загадок, пословиц и другого этнографического материала явился для него известной политической школой. Эта работа не только привела его в соприкосновение с деревней, познакомила с ее бытом, а главное, положением, как раз в момент разработки и проведения крестьянской реформы, но позволила разглядеть в самом народном творчестве черты социального недовольства и протеста. И чем дальше, тем больше — особенно в те годы, когда Худяков выходил «на прямую дорогу», — он стал выделять из народной мудрости именно то, что подчеркивало этот протест. Это мы увидим в его пропагандистски просветительных книжках для народа.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ НАУКА ИЛИ РЕВОЛЮЦИЯ!

Кто действительно ищет истину во всех областях мысли, тот скоро убедится, что в общественных науках понимание истины нераздельно от стремления воплотить ее в жизнь и в дело, нераздельно от убеждения, требующего жертвы.

И. А. Худяков, Опыт автобиографии. Женева, 1882. Предисловие издателей.

Перелом которым ознаменован петербургский период жизни Худякова, наступил не сразу. Можно проследить, как новое окружение, новые связи и знакомства, а главное, политические события тех лет постепенно оттесняли его интерес к науке и как научные занятия фольклором окончательно отступили перед тем, что сделалось для Худякова главной, единственной целью жизни.

Личная близость с сибирским кружком не сразу стала близостью идейной. В то время, когда социальные проблемы занимали второстепенное место в жизненных интересах Худякова, — в сибирском кружке уже зрели замыслы широких общественных преобразований, и прежде всего преобразования Сибири.

Одна из богатейших областей Российской империи испытывала, кроме общего гнета, ложившегося на страну под пятой самодержавия, еще и свой местный: царизм и бюрократия превратили Сибирь в обширнейшую из тюрем, в землю каторжников и ссыльных всех категорий. Полуколониальному угнетению подвергались малые народности, населявшие Сибирь. Самодержавие стремилось задержать их развитие, сохранить нищету и почти первобытную дикость, чтобы не лишиться дешевых поставщиков пушных богатств.