Худяков

Надо сказать, что не все собранные Худяковым сказки были опубликованы. В предисловии к первому выпуску он отмечал, что «некоторые обстоятельства не позволяют печатать многие интересные сказки…». Это могли быть сказки с атеистическим налетом иди сатирическим изображением духовенства, не пропущенные духовной цензурой, но могли быть и такие, которые печатать допускалось только с отточиями из-за грубоватого, непристойного юмора. В изъятых у Худякова при обыске бумагах было, как он пишет, несколько листов очень скоромных сказок, загадок, пословиц. Они послужили смачной пищей для развлечения чиновных пошляков из следственной комиссии, которых народная сатира привлекала одной лишь скабрезной стороной^{52}. Исследователи разыскивали в архивах эти листы. Для них, как и для Худякова, это было прежде всего творчество народных масс сатирического характера. Однако поиски успехом не увенчались. Эти листы, как и почти все «вещественные доказательства», изъятые при аресте у главных участников процесса, погибли во время пожара, уничтожившего архив Петербургской управы благочиния.

Но сохранились другие неопубликованные сказки, записанные Худяковым. Они были обнаружены автором настоящей книги в делах следственной комиссии как изъятые у ишутинца Н. П. Страндена. Это черновые наброски с сокращением слов и другими приемами записи на слух. Видимо, эти сказки были отданы Худяковым Страндену для опубликования в «Народном календаре» — издании, готовившемся на рубеже 1865–1866 годов группой ишутинцев. Снятые с этих сказок фотокопии были переданы В. Г. Базанову и О. Б. Алексеевой, расшифрованы ими и опубликованы в книге «Великорусские сказки в записях И. А. Худякова».

Третьей важной публикацией, принадлежавшей Худякову, были «Великорусские загадки». Сборник, выпущенный им в Москве еще в 1861 году, включал 731 загадку, из которых около 200 были записаны самим Худяковым. В сборнике же, выполненном по поручению Русского географического общества, содержалось 1705 загадок. Труд этот вышел в 1864 году в издании Географического общества — «Этнографическом сборнике» (выпуск VI, № 6) — и был высоко оценен. Худякова наградили серебряной медалью, а известный этнограф Н. В. Калачев писал в своем отзыве: «Худяков, несмотря на короткое время, уже успел оказать отделению этнографии важную услугу. Ему поручено было приготовить к изданию собранные отделением великорусские загадки с составлением к ним предисловия. Это поручение исполнено Худяковым с той отчетливостью и любовью к делу, которыми отличаются собственные его издания. Новое собрание загадок далеко превосходит все прежние их собрания и замечательно по обширному к ним предисловию, в котором объясняется значение загадок в народном быту и поэзии и указываются главные периоды их развития в Великой России…»^{53}

Однако научная деятельность Худякова не ограничивалась одной лишь публикаторской. Его перу принадлежало несколько исследовательских статей по проблемам фольклора, в которых были отражены его теоретические взгляды на устное народное творчество. Эти взгляды сложились под влиянием так называемой мифологической школы. Сторонники этого направления усматривали первооснову фольклорных памятников в религиозных верованиях древнейших племен и народов, в созданных ими мифах. Главное внимание они уделяли установлению связи между современным народным творчеством и мифологическими представлениями древности как их первоисточником, оставляя в стороне социальную сущность фольклора.

Еще в Казани, когда он был студентом первого курса, Худяков увлекся теоретическими проблемами фольклористики и пытался самостоятельно ответить на мучившую его загадку о происхождении народной поэзии. «Меня всего более заинтересовали своею странностью народные мифы и сказки, — рассказывал он. — Перечитывая их, я заметил в них некоторое взаимное сходство, некоторую общую стройность. «Откуда они взялись?» — вот вопрос, который, как гвоздь, засел мне в голову»^{54}.

Влияние мифологической теории прослеживается на всех работах Худякова этого времени. Так, первый отдел задуманного им журнала «Сказочный мир» должны были составлять «исследования по мифологии, о памятниках устной поэзии и о памятниках древней письменности, находящихся в связи с сказаниями, проникшими в народ»^{55}. Илья Муромец для него — это «низведенный в богатыри русский громовержец», Соловей-разбойник — олицетворение ночи, меч Ильи — молнии и т. д. «Его объяснения некоторых созданий народной фантазии на основании этой теории, — писал Г. А. Лопатин, — страдают теми же натяжками, которые постоянно встречаются у представителей этой школы, и в особенности у российского ее адепта, г. Буслаева»^{56}.