Худяков

Но именно это прежде всего насторожило цензуру. В цензорском отзыве говорилось, что все статьи «Самоучителя» «проникнуты односторонним направлением, клонящимся к подрыву основ христианского учения и государственного порядка». Сотворение мира «вопреки священному писанию объясняется действием физических сил, на которое употреблены сотни миллионов лет. Ясно, что этот материалистический взгляд, — заключал цензор, — ведет к поколебанию в умах детей основ религиозных понятий». Возражения цензора вызывает и объяснение «развития растения и животного из клеточки зародыша путем борьбы за существование», и усилия автора, направленные «к представлению жизни животных тождественно с жизнью человека для того, чтобы опровергнуть духовную сторону нашего бытия», и попытка «объяснить явления нравственного мира материальными причинами». Тут, заключает он, «изложены начала материализма с целью поколебать в юношестве все основы нравственного сознания человека». Особенно возмущает цензора, что «повсюду в разбираемой книге проявляется крайне неприличное посмеяние над религиею…некстати упоминается о попугаях, выучившихся твердить «Отче наш», и тому подобные выходки встречаются во всей книге»^{120}.

Естественнонаучный раздел «Самоучителя» был подвергнут цензором полному разгрому. Между тем у Худякова он служил основой и иллюстрацией общего вывода о значении науки в истории человечества. «Вся история человека в том, — говорилось в последнем рассказе книги, — что он, мало-помалу накопляя знания, все лучше и лучше узнавал, как ему лучше пользоваться землей, растениями и животными, и таким образом, все лучше и лучше устраивал свою жизнь».

Не заблуждалась цензура и относительно замысла Худякова дать определенное освещение общественным вопросам в истории человечества. «Отдел, в котором излагается общественная история человека, — говорилось в отзыве, — проникнут исключительно стремлением представить превосходство народного правления и всемерно унизить монархическое начало… Управление монархическое выставлено в виде опеки, стесняющей всякое развитие общественной жизни народа»^{121}.

И действительно, Худяков писал о деспотиях, имея в виду вызвать читателя на сопоставление с Россией, следующее: «В первых государствах богатство и власть были разделены неравномерно. Все богатства и вся власть были в руках высших сословий, а всякое сословие, если имеет всю власть в своих руках, злоупотреблять может ею. Оттого в этих государствах простой народ был так стеснен, что не мог не только переселяться по своей воле, не мог даже переменять платья, жениться или пировать без позволения начальства»^{122}. Как видим, аналогия полная с крепостной Россией, и слова, заключавшие это описание: «Так было, например, в Перу», не могли обмануть цензора.

Его вывод был таков: книга «по своему направлению в высшей степени преступна и, будучи по своей цене (25 коп.) доступна для масс народа, может повести к последствиям самым гибельным»^{123}.

22 октября 1865 года министр внутренних дел П. А. Валуев после рассмотрения «Самоучителя» в цензурном комитете и в Управлении по делам печати писал петербургскому генерал-губернатору: «Имея в виду, что в этой книге, доступной по цене каждому, помещены рассказы о сотворении мира, о происхождении растений и животных, а также об устройстве современного общественного и государственного быта, не только несогласные с учением православной церкви и с установившимися в нашем отечестве понятиями о правительстве, но явно направленные к поколебанию в народе религиозных и политических убеждений, я признал нужным запретить обращение этой книги в продаже»^{124}.

Как же могло случиться, что цензура первоначально не заметила, что собой представляет «Самоучитель» и каким образом она обнаружила это позже? На этот вопрос мы находим ответ у самого Худякова в его воспоминаниях. Вот история его попытки обойти цензуру.

«…В России иногда, — рассказывает он, — легче написать книгу, чем выхлопотать ее разрешение; для этого иногда надо много и много похлопотать. Сперва получить рекомендацию к некоторой важной даме, от дамы к некоему Ивану Иванычу N и т. д. «Вы не думайте, — говорит, наконец, последний Иван Иванович, — что уж если мы чиновники, так уже ничего и не понимаем. Нет, мы еще не совсем отсталые», — и дает рекомендацию к секретарю. Секретарь комитета, получая такую записку, в знак удовольствия мигает своим единственным глазом, и книгу под столь обманчивым заглавием позволяется представлять в корректурах к цензору Лебедеву. Тут нужен опять новый прием: с первым корректурным листом необходимо явиться лично самому и рекомендоваться археологом… Лебедев, зная еще прежде о моих археологических заслугах, приходит от такого знакомства в восторг, и листы читаются снисходительно…

Следующие листы читались через значительные промежутки времени, достаточные для того, чтобы забыть их связь; только последняя глава была испачкана. Но все-таки книга появилась (в первых числах августа) в таком виде, что удивила многих»^{125}.