Худородные

Опять камни летят в воздух, опять синие ногти вонзаются в маленькую руку. С наслаждением заглядывает в лицо маленькому мученику Петрович.

— Что, голубчик, больно? — гадкая улыбка появляется на его толстых губах.

С раскрасневшимся детским личиком стоит Миролюбов перед своими мучителями, крупные слезы катятся по лицу из больших карих, детски-наивных глаз. Вот одна слезинка забежала на кончик носа и оттуда упала прямо на израненную руку- Еще раз Петрович посмотрел со своей подлой змеиной улыбкой в лицо Миролюбову, и ему пришло желание самому руку приложить.

— Постой, Благовещенский, дай мне докончить. Камни под руку!

С умоляющим видом смотрит Миролюбов на Петровича, потом сам разложил камни под руку, расположив их таким образом, что они острыми своими углами приходились как раз в р>*у. Камень летит вверх, и Петрович своим громадным кулачищем бьет подставленную руку. С отчаянным криком отдергивает Миролюбов израненную руку, дует на нее и лижет языком. Петрович дико хохочет, его двадцатнлетнее существо хочет разорваться от смеха.

— Что?! Это видно не Благовещенский!.. То-то ты,

нюня, учись, как на свете жить... Так и быть, уж прощаю два раза, подставляй в последний раз и беги с богом.

Еще удар, и Миролюбов бежит в комнату. Там садится на свой ящик и долго и горько плачет, обдувая и смачивая слезами израненную руку.

Неужели это люди? Да, это люди.

Спросите Петровича, спросите Благовещенского, зачем они сейчас мучили Миролюбова? При таком странном вопросе на физиономиях двух достойных друзей явилось бы безграничное удивление. Они играют, они наслаждаются всеми фибрами езоего существа, а их спрашивают, зачем они мучат. Мучат?! Да разве так мучат! Спросите вы их, Петровича и Благовещенского, как их в свое время мучили, а то нашли мученье... И это совершенная правда, Петрович и Благовещенский действительно играют без всякой задней мысли.

Наплачется досыта Миролюбов, заснет с горя, и пройдет это маленькое горе. Поболит рука с неделю, много две, и пройдет все, останутся маленькие царапины на память, чтобы вперед был осторожен. Но плохо то, что в душе девятилетнего Миролюбова после трехчасового раздумья западет радостная надежда, что и он вырастет когда-нибудь, сделается большим и тогда... задаст Благовещенскому. Плохо, когда такие мысли забираются в молодую душу, плохо, когда их лелеют целые годы, когда десятилетний мальчик в задушевной своей молитве просит бога дать ему силу, чтобы отколотить какого-нибудь Благовещенского. Вырастет Миролюбов, сделается сильным и отомстит, только не Благовещенскому, а такому же маленькому, такому же беззащитному, каков теперь сам.

Была весна на земле, оделся яркой зеленью лес, побежали белые перистые облака по небу, солнышко обливало землю морем тепла с утра до ночи. Заходила кровь по телу, налетели в голову весенние мысли, мутят и мешают все в ней, поджигают и подталкивают человека на всякие глупости.

Вон Захар наслаждается природой в своем садике, лежа на брюхе и болтая от нечего делать ногами. Он в одном халатике, грудь открыта, по лицу разливается густым слоем краска. Не удовлетворяет больше Захара ни крупка, ни раздавленная косушка, ни волокитство за хозяйской стряпкой. Дело нужно какое-нибудь Захару, работа ему нужна, чтобы устали сильные руки, чтобы работой вышло из тела то, что мешает теперь Захару жить на свете. Чувствует Захар, что нужно ему что-то сделать, что иначе жить нельзя, но что сделать? Что можно, кажется, уж все сделано. Рассердила утром Захара хозяйка, он поставил вверх дном всю мебель в доме, отвязал цепную собаку и забросил ее на крышу. А дальше что? Положительно нечего делать Захару. Смотрит Захар на березу. В густой зелени ее прыгают, свистят и чирикают маленькие птички. Долго и сосредоточенно смотрит на них Захар, пока в его душу не заползает скромное желание поймать хоть одну из них.

— У, ясен колпак, что они тут летают, надо поймать хоть одну птаху,— ухмыляется Захар.

Достал Захар западню, купил за копейку чечетку и принялся ловить птиц. Целые часы, как аллигатор, лежит Захар, выжидая добычу. Звонкой песнью заливается пленная птичка, жалуется и плачет она о потерянной свободе, но вот на ее голос подлетает подруга, все ближе и ближе, вот она села на жердочку западни. Захар едва дышит. Птичка развязно перепархивает порог ловушки, Захар дернул снурок, птичка забилась под сеткой.

— А, язви тебя, попалась...— дрожащим голосом говорит Захар, вынимая из сетки своими большими пальцами испуганную птичку. И гладит он ее, любуется, расправляет пёрушки, и приятно его богатырскому сердцу, сильно оно разгоняет кровь по телу, а с ней новую силу.

Мало птиц прилетает к Захару в его огород, да и те — такая все мелочь, что, пожалуй, по-настоящему об них и рук не стоит марать. Захотелось Захару в лес, где птиц не переловишь, и птаха все на отбор.