Худородные

Подговорил Захар еще двоих товарищей, и отправилась честная компания на ловлю. На большой поляне среди леса расположились самым удобным образом птицеловы. Тайники растянуты, западни насторожены, Захар с соучастниками дуют в дудки и всякие пикулькк. стараясь подманить птичек. На опушке леса на писк Захара вместо птичек появляются трое мещан здоровенных с топорами в руках. Ученики вели настоящую кровавую войну с мещанами, называя их козлами. Дрогнуло сердце у Захара, когда завидел он козлов; но делать нечего, козлы подходят к тайнику и западням с явным намерением забрать их в свои руки, и Захар выступает из засады.

— Не тронь!— кричит зычным голосом Захар.

Козлы не обращают внимания и забирают тайник. Ухватил Захар первую попавшую под руку палку и пошел на врага; но враг был не из трусливого десятка и допустил Захара до самого тайника. Ухватился Захар за свою собственность, но получил здоровенный удар по согнутой спине обухом, Захар невольно отскочил в сторону. Еще раз Захар бросился на врага, «о несколько таких же ударов заставили образумиться, и Захар отступил, быть может, еще первый раз в своей жизни. Опустилась сильная рука в бессильной ярости, злоба душит Захара.

— Козлы смердящие!—вопит он на весь лес.

— Кутейные балалайки, соломенные струны!— орут козлы.

Воротился Захар домой без птах и без инструментов. • Много было хохоту над Захаром, и он постоянно приходил в ярость, когда его расспрашивали, много ли он наловил птах в лесу. Козлы были старые приятели Захара, ему не раз приходилось водить с ними дела, и они знали Захара. Когда поступил Захар в училище, то однажды на него по дороге напал козел лет восемнадцати, а Захару в это время было лет четырнадцать. Дело было зимой, Захар смял козла под себя, закатил его в канаву, закопал в снег, набил снегом рот и ушел преспокойно домой. По осеням, когда застывала река, Захар вел войну с козлами на льду. Любимым его делом в это время было поймать какого-нибудь козла подлиннее, и бить его длинными ногами об лед, пока он не взмолится о пощаде.

Душно, тошно сидеть в классе весной. Все в каком-то полусне, учитель тоже чуть не дремлет. Вон один положил голову на парту и дремлет, другой, третий... Только один что-то вырезывает на парте самым старательным образом, другой натянул струну на парте и тихонько наигрывает на ней. Вон Максун разложил нюхательный табак дорожкой на своей парте и старается вынюхать все зараз. Вот повел он длинным носом по парте, потянул в себя воздух,— весь табак очутился в носу у Максуна. Еще раз раскладывает дорожкой табак Максун, еще раз вытягивает его весь зараз. Голова кружится у Максуна от такой деятельности, слезы застилают глаза, но доволен Максун, что у него полон нос табаку

— Апельсин-лимон...— протягивает неожиданно звонким тенором татарин под самым окном.

Все пробуждаются от этого резкого звука, начинается движение. По классу ходит учитель русского языка, он разбирает сочинения. Вот он посмотрел на полулистик, рассмеялся и подал автору.

— Прекрасно,— смеется он,— вы отлично пишете, г. Попов.

Попов, красный как рак, берет свое сочинение и садится за парту. Темой было составление причинного периода из предложения: «Почему мы должны любить и уважать родителей». Попов написал: мы должны любить и уважать родителей, потому что они нас кормят, одевают и обувают. Под этим периодом учитель написал своим мелким почерком: «Метет»!

По классу ходит другой учитель, учитель греческого • языка.

— Виктор Поднебесный.

Поднебесный подходит и ничего не знает, учитель берет его за руку и ставит в угол.

— Вот встаньте так. Знаете, как маленьких детей ставят. Мне стыдно, Поднебесный, ставить такого большого в угол, н вам, я думаю, тоже немного совестно.

Покраснел Поднебесный и стал липом в угол. А за полчаса перед этим, в перемену, сидел перед греческой книжкой и рассуждал сам с собой: ведь вот знаю, что спросит, непременно спросит... Не знаете, скажет, опять. Встаньте, скажет, в угол, как маленький мальчик. Ведь вот знаю, а она, проклятая, до смерти надоела... И Поднебесный с остервенением бросил греческую книгу под парту.

Даже и на инспектора действует весна, хотя бурса его давным-давно причислила к нездешнему миру. Вызвал он двоих по латинскому языку, отдирают так, что чертям тошно, как говорит бурса.

— Ну-с, так как же Sat, Satis, abunde, afiatim?

Спрашиваемые молчат, они перебрали все значения.

Дальше они не знают, а потому смущаются духом и опускают глаза долу. Инспектор любуется их смущением и с укоризной покачивает головой.

— Эх вы, и этого не знаете: сядем-ка, сват, да по рюмочке хватим,—и чудовище улыбнулось.

У спрашиваемых гора с плеч свалилась, и они улыба -ются начальству. Лениво спрашивает инспектор, еще ленивее выговаривает он, грозя пальцем, свою любимую фразу:

— Великолепнейшую порку задам я тебе...

Но вот молнией пробегает по всему училищу радостная весть, что назначена рекреация. Все идет вверх дном, беснование поголовное.

Вон Тюря вытянул шею, как курица, и самым пронзительным тенором выводит:

— И пребы Мариам с нею три дня, яко, три месяца!