Худшие подруги

– Мне сложно… Я тоже натворила дел. – Вспоминаю, что на

диктанте по иностранному повела себя, как настоящая жаба. – Она

злится и вряд ли будет разговаривать со мной.

– А я думаю, она скучает по тебе, как и ты сама, – произносит

мама и проводит пальцами по моей щеке, глядя в глаза. – Вы ведь

подруги. И ты это знаешь.

Хотелось бы верить… Тоска ложится камнем на грудь. Три дня

постельного режима я практически ни с кем не общалась. Не хотела.

Даже переписку с Дымарским свела к минимуму, объясняя это тем, что

у меня очень высокая температура и каждую минуту хочется спать.

Хотя по-настоящему мне каждую минуту хочется рыдать и орать во

всю глотку: ведь я не понимаю, что со мной происходит и каким боком

в мыслях об Олеге постоянно появляется Глеб, облизывающий свою

девушку.

– Ладно. – Мама хлопает себя по коленям и встает. – Сварить тебе

макароны? Я купила твои любимые фарфалле[2], и сгущенка, кажется, тоже есть.

– Ну мам! – ною я. – Хочешь, чтобы на меня точно никто больше

не посмотрел и я осталась старой девой?!

– Один парень смотрит на тебя уже десять лет, а ты еще этого не

заметила. Проблема не в твоей внешности, а, скорее, здесь, – и она

стучит пальцем по голове.

– У меня нет проблем с внешностью! И вообще! – хмурю брови, с

вызовом глядя на мать. – Вари макароны! Такую прелесть, как я, нельзя не любить! И не важно, сколько я вешу!

– А вот это – моя дочь, – довольно произносит она и выходит из

комнаты, подмигнув мне, прежде чем скрыться за дверью.

Бантики в сладкой подливке блестят на тарелке, и я улыбаюсь, хватая вилку. Один кусочек, и ты уже в раю. Еда богов, и пусть никто

не разделяет моих вкусов, но я ни за что не откажусь от любимого

блюда, даже под страхом целлюлита и прыщей. Но стоит мне поднести

лакомство к губам, как стук в дверь заставляет остановиться.

Кого еще принесло? Папа звонил и сказал, что задерживается из-за инвентаризации. Мама двадцать минут назад уехала на встречу с

тетей Снежаной, и они не могли обсудить все сплетни так быстро. А

больше… больше я никого не жду. Кто бы это ни был, ему не повезло.

В доме Козырь сегодня неприемный день.

Собираюсь продолжить трапезу, но громкий стук в дверь снова

меня отвлекает.

Что ж такое?!

Встаю из-за стола и топаю в коридор, по пути бросая мимолетный

взгляд в зеркало. Незваный гость точно пожалеет, что пришел. Я еще

неделю буду являться ему в кошмарах. Волосы напитаны кокосовым

маслом, на лице – тканевая маска с рисунком панды, а из одежды на

мне только огромная зеленая толстовка и розовые полосатые носки с

разделенными пальцами. Да я прямо гибрид фламинго, попугая и

панды, упавший в чан с маслом. Красотень!

Распахиваю дверь, собираясь послать куда подальше человека, нарушившего мой покой, но стоит увидеть его, как я на автомате тяну

дверную ручку на себя, желая спрятаться. Глеб ловит дверь и

наполовину протискивается в щель, не сводя с меня глаз. На его лице

застывает выражение, которое можно описать фразой: десять секунд

до истерики и валяния по полу, задыхаясь от смеха.

– Можно тебя сфоткать? – сдавленно спрашивает он, очень

стараясь не заржать.

– Это будет последнее, что ты сделаешь в жизни, – отвечаю я, и

щеки обжигает стыд. Хорошо, хоть сквозь цветную маску будет

незаметно.

Вообще-то я никогда не стеснялась Глеба. Он видел меня всякой, но сейчас… Зачем приперся?

– Я войду? – спрашивает Юдин, пытаясь влезть в квартиру через

щель, но я его не пропускаю.

– Нет.

– Тебя не было в школе.

– И что?

– Ну-у-у… – хмурится Глеб, и смешинки в глазах парня

растворяются. – Я писал тебе, но ты…

– Я спала.

– Три дня?

– Да хоть четыре! – выпаливаю я и давлюсь сухим кашлем.

Прикрываю рот ладонью и теряю контроль над проходом. Глеб

все-таки проскальзывает в коридор, а сквозняк хлопает дверью за его

спиной. Мысли мечутся и отскакивают от стенок черепушки, как

маленькие попрыгунчики. Я не знаю, что это, но не хочу видеть

Юдина сейчас. Не могу на него смотреть. Хочется заорать, чтобы он

проваливал к своей девушке и посчитал ее зубы. Нестерпимая ярость

заполняет грудную клетку, сдавливая до боли сердце. И до меня

наконец-то доходит. Это… ревность. Но как? Почему? Меня же не

должно ничего волновать.

– Ты заболела? – обеспокоенно спрашивает Глеб.

– Все нормально.

– Родители дома?

– Нет.

– Тебе что-то нужно? Хочешь, сделаю чай или что-нибудь еще?

И в его словах нет ничего странного. Глеб частенько сидел со

мной, когда я болела. У него, конечно, были и свои корыстные цели –

он надеялся, что подхватит простуду и тоже отправится на

больничный. Даже один раз умолял меня чихнуть ему в рот. Идиот…

Наши детские воспоминания вызывают скулящую грусть. Смотрю

под ноги, не желая видеть лицо друга. И внезапно на душе становится

пусто… и одиноко, даже несмотря на то, что Юдин находится в шаге

от меня. Чувствую себя на вершине снежной горы под порывами