Хвала и слава. Том 1

Все помнит он, точно вчера это было. Рысек, потный весь, лежал в алькове и выглядел так, будто его из гроба вынули. Приехал на автомобиле Эдгар, быстро вошел в его комнату, слегка волоча ногу, и наткнулся на Гелену, которая стояла у стола. «К мертвым так приезжаете, — сказала она, — а живые вам не нужны». Эдгар прошел прямо к алькову и сел возле кровати. Рысек был в сознании и улыбнулся ему. Только уж ничего не говорил… Эдгар взял его за руку…

Старый Яжина встал и подошел к роялю. Над роялем в узкой золоченой рамке висела фотография Рысека в костюме для первого причастия. Более поздней фотографии внука у него не было. Фотография была скверная, черты расплывчатые, лицо фиолетового оттенка смазано, отчетливо видны только широко раскрытые глаза мальчика и большой белый бант над локтем.

— Ничего от тебя не осталось, ничего, ничего, — прошамкал старый органист. — А то бы ты мне объяснил… Я ведь ничего не понимаю…

Дрожащими руками принялся он рыться в груде нотной бумаги, оставшейся на рояле после Рысека. Из бумаг выпал портрет Эдгара Шиллера — вырезка из какого-то заграничного журнала. Эдгар сидел в несколько манерной позе с папиросой в руке, подстриженные усики придавали красивому лицу фатоватое выражение. Уставясь на эту вырезку, Яжина твердил, точно пьяный:

— Видит бог, пан Эдгар, не понимаю!

Вошла Гелена. Увидела, что отец держит что-то в руке, и заглянула ему через плечо.

— Ну и ну! Откуда такое взялось? Сколько раз я перебирала эти бумаги и не видала…

Она взяла у отца портрет и поднесла к лампе, вглядываясь в него с каким-то насмешливым и вместе с тем как будто слегка смягчившимся выражением лица.

— Ишь ты, какой франтик. А похож!

— Ты трогала это? — спросил обеспокоенный органист.

— А что, брала там какую-то бумагу, — ответила она небрежно, не отрывая глаз от вырезки.

— Я же тебе говорил: не смей трогать!

Гелена пожала плечами.

— Ой да уж!.. — И спрятала портрет Эдгара в кармашек на груди. — Век, что ли, им лежать на рояле? Только мухи засиживают…

Яжина схватил груду потной бумаги и прикинул на руке. Она показалась ему куда легче, чем раньше.

— А куда остальное девалось? — закричал он.

— Опять ты за свое! — вспылила Гелена. — Ведь тут же был тот еврейчик из Лодзи, Артурек, он и забрал…

— И после Мальского здесь было больше.

— Да не век же этим бумагам тут лежать!

— Гелена!

— Да кому оно нужно?!

Яжина медленно направился к дочери. Весь он как-то подобрался и одеревенел, это одновременно было и смешно и страшно. Гелена хотела было рассмеяться и тут же раздумала.

— Ой-ой! — вскрикнула она и быстро ускользнула на кухню.

Яжина бросил кипу исчерканной нотной бумаги на рояль, быстро подошел к буфету и распахнул дверцы, но было уже темно и он ничего не мог разглядеть. Тогда он запустил руку в глубину и принялся ощупывать бумагу, подстеленную под чашками и стаканами. Тонкими, чуткими пальцами уловил он вереницы нотных линеек. Тихо охнул и принялся выдирать бумагу из-под посуды резкими, нервными движениями. Несколько рюмок, зазвенев, упали на пол, но старик, не обращая на это внимания, продолжал выдирать бумагу.

Из кухни влетела Гелена.

— Отец! — завопила она. — Да ты никак пьян! Он еще и посуду бьет!

Яжина обеими руками поднял над головой бумагу. Глаза его жестоко сверкали.

— Ты, падаль, — прошептал он, — ты всегда его ненавидела. Всегда к нему ревновала… и сейчас, после смерти, готова его добить… осиновый кол готова…

Гелена не выдержала.

— Да, осиновый кол! — крикнула она пронзительно. — Сколько же еще с этим вурдалаком жить! Никакой мочи нету, все только Рысек да Рысек! Только одно и было. Да что у меня, своей жизни нет? Что я, не человек?! Что мне, не жить теперь, что ли?!

Она упала в единственное кресло и разрыдалась громко, открыто, наконец-то от всей души.

Напуганный этим плачем Яжина быстро зашлепал к креслу, оставив бумаги на буфете, и стал гладить дочь по голове.

— Геля, что с тобой? — тупо твердил он. — Ну не плачь же, доченька! Разве ж ты мне не дочка? Последняя моя…

— Стало быть, не дочка, — сквозь слезы воскликнула Гелена. — Даже не пожалеешь. Всю жизнь… всю мою жизнь…

Судорожные рыдания перехватили ей горло.

— Вот возьму да наложу на себя руки! — закричала она вдруг.

Яжина обхватил ее голову.

— Дочка, — шептал он, — дочка… Да чем же я тебе помогу? Я же и сам… Я ведь и сам…

И больше ничего не мог сказать. Только прижался головой к заплаканному лицу Гелены и тоже разрыдался.

X