В пустом, но одновременно производящем впечатление захламлённости помещении, были только они. Мирон сидел на стуле, девушка стояла, сложив руки на груди и постукивая носком высокого, по бедро, сапога, по бетонному полу.
Мирон проследил взглядом снизу вверх, от острой металлической шпильки до полоски гладкой кожи между голенищем и подолом короткой кожаной юбки.
Интересная девчонка, — усмехнулся он про себя. — Как бисонён из детских комиксов… Впрочем, она может выглядеть, как ей захочется. Главное, что этой стерве от него нужно.
— Где твой брат?
Он впервые слышит её голос. Мягкий акцент, бархатные обертона — таким голосом нужно рекламировать дорогой парфюм, а не вести допрос.
— Я не знаю.
Снова удар. Мирон чувствует, как щеку рассекает о кромку зубов и обещает себе в следующий раз хорошенько сжать челюсти.
— Если ты не скажешь, я убью тебя.
Она говорит так обыденно, словно произносит эти слова каждый день. Ни дрожи в голосе, ни единой искорки в глазах.
— Ты по-любому меня убьёшь, — говорит он. Язык ворочается плохо, и слова выходят какими-то беспомощными. Жалкими.
— Но если ты всё расскажешь, твоя смерть будет лёгкой.
Он смеётся.
— Так трудно удержаться от клише, правда?
Она пожимает плечами. Её грудь при этом волнующе вздымается и Мирон с удивлением понимает, что всё ещё может замечать такие вещи.
— Смерть — это всегда клише, — говорит девушка, но он чувствует, как тон Амели чуть заметно меняется. — У нас, японцев, смерть — это такой фетиш. Как у русских — погода. Когда не о чем поговорить, говорят о смерти. Я спрашиваю еще раз: где Платон?
— Не знаю, — с вызовом говорит Мирон. И продолжает, не дав ей себя ударить: — В Плюсе, в Нирване, на сервере в Германии, Швейцарии или Дании… Где угодно.
Амели бессильно садится на корточки. Учитывая высоченные шпильки и коротенькую юбку, выглядит это очень вызывающе.
Девушка достаёт пачку сигарет, зубами вытягивает одну и щелкнув пальцами, прикуривает.
Пьезо-элемент прячется в ногте, — понимает Мирон. — Эффектно, но скорее всего, чертовски больно.
— Будешь? — спрашивает она, показывая пачку.
А какого чёрта? — думает Мирон и кивает.
— Давай.
Она вынимает коричневый фильтр из своих губ, вставляет ему в уголок рта…
Дым оказывается на удивление пряным и терпким. Марихуана, — догадывается Мирон и затягивается еще раз. Намного глубже.
Некоторое время они курят. Амели выпускает дым из тонких изящных ноздрей, Мирон иногда покашливает — всё-таки курить он так и не научился…
Между парнем и девушкой, пусть даже чужими, но делящими одну сигарету на двоих, устанавливается что-то вроде понимания. Пока вы курите, вы на одной стороне, в одной лодке. В обмене слюной, дыханием — пусть даже опосредованно — есть что-то личное.
Взгляд Амели немного теплеет. В её зелёных глазах появляются проталинки — прозрачные окошки в сплошной глыбе льда.
— Извини, я правда не знаю, где он, — тихо говорит Мирон. Пока она не передумала, пока не перешла вновь к побоям… — После того, как я вызвал для тебя скорую — вовсе нелишним в таких обстоятельствах напомнить о гири. — Я поехал в «Полный ноль» и подключил его в Сеть. Потом дата-центр взорвали его же владельцы, и мне пришлось очень поспешно делать ноги.
— Знаешь, зачем мне твой брат? — вдруг спрашивает она. И не дожидаясь ответа, продолжает: — Я хочу уничтожить своего деда. Убить его и сделать так, чтобы не было больше этого монстра. Технозон.
— Странное желание для внучки и наследницы, — замечает Мирон.
— Он продал нас в рабство. Всех, всю нашу страну.
Волосы почти закрыли лицо Амели. Только огонёк сигареты, тлеющий у самых губ, освещает кусочек острого подбородка и бледную гладкую щеку.
— Ты называешь рабством сотрудничество? — спросил он, вспоминая рассказ полковника. — То, что нашим странам оказалось выгоднее объединиться…
Удар последовал молниеносно. Лёд вновь покрыл её глаза целиком, рука с наманикюренными ногтями поймала волосы на затылке и дернула его голову назад.
— Ни о каком сотрудничестве речи не идёт, — рявкнула девушка. — Из нас высасывают все соки. Нас унижают. Указывают, как мы должны жить… — Амели отпустила его волосы, голова непроизвольно дёрнулась. — Знаешь, что я чувствую по этому поводу? Стыд. Он сжигает всё внутри, от него сжимаются челюсти и слюна становится горькой… Это чувство — огромный, всепоглощающий стыд — можно смыть только кровью. Только смерть того, кто его причинил, избавит от боли.
Весь мир смотрит на Японию, — подумал Мирон. — Токио — законодатель мод. Новых технологий. Лучшие брэнды одежды, крутейшие тачки, самые навороченные дроны — из Японии. Анимэ, Манга, звёзды кино — вся молодежь хочет быть похожей на Куросимо Аки и Коми Ити. Искусство японской любви, японского стихосложения, японского рисунка… А эта девушка не испытывает ничего, кроме стыда.
Она чувствует себя преданным самураем. Хочет возвращения изоляции, как во времена Токугава.
— Даже если ты выйдешь на контакт с Платоном, как ты уговоришь его помочь тебе? — спрашивает он, сплюнув кровь.
Брызги падают на старые, выбеленные временем джинсы и расплываются безобразными коричневыми пятнами.