Кибердемоны 3. Динамический хаос

На Амели было воздушное, с открытыми плечами платье. Волосы убраны в высокую причёску и поддерживались бриллиантовой диадемой.

Она похожа на экзотический цветок, — подумал Мирон. — Ландыш. Может быть, тюльпан. Он даже не думал, что такие наряды всё ещё кто-то носит.

Сам он был обряжен в бархатный смокинг, сорочку с диким количеством накрахмаленных рюш и брюки с шелковым лампасом. Мыски ботинок, если наклониться, отражали растерянную физиономию с дурацким «коком» из взбитых волос.

Такую причёску выбрала Амели, а гостиничный дрон-парихмахер воспроизвёл её с скрупулёзной дотошностью машины, сбрызнув волосы таким количеством бриолина, что волосы стали сродни пластиковому шлему.

— Чувствую себя по-дурацки, — тихо пожаловался он, когда никто на них не смотрел.

— Если могу я, значит, можешь и ты, — не переставая улыбаться, промурлыкала Амели. — Думаешь, мне нравится носить корсет?

— Тебя дрессировали с самого детства, — съязвил Мирон.

— Ну конечно, а ты у нас — вольная пташка. Клетчатая рубаха и старые джинсы — твой потолок. Кстати, на мне нет белья.

Мирон чуть не поперхнулся, но вовремя вспомнил, что надо хранить невозмутимость.

— У всех свои недостатки, — наконец выдавил он.

— Ты вновь тупишь. По законам жанра нам следует уединиться в каком-нибудь уголке и чуток потрахаться.

— Ты нимфоманка.

— Просто стараюсь не выходить из роли. К тому же, это взбесит дорогую мамочку.

Когда Мирон увидел Мицуко Валери впервые, принял её за куклу. Такую, как в витринах сувенирных лавочек в Тибе. Громадный нанопластиковый парик в стиле кабуки, шелковое кимоно с длиннющим шлейфом и гэта — эти их деревянные сандалеты на подставках. Двигалась она, как андроид: движения такие плавные, текучие, что становятся незаметными. Белое крашеное лицо напоминает маску.

Мирон поклонился кукле, сказал по-японски несколько положенных — на самом деле, продиктованных Амели и тщательно заученных — фраз, дождался ответного наклона головы и удалился под серебряный звон кандзаси.

— Поздравляю, мамочка в бешенстве, — возвестила Амели, когда дворецкий оделил их высокими фужерами с лавандовой шипучкой.

— Я ничего такого не заметил, — попробовав шипучку, он понял, что ничего более мерзкого в жизни не пил.

— Валери — один из самых признанных и заслуженных мечников нашей семьи, — сказала Амели, как ни в чём ни бывало прихлёбывая лиловую пакость. — Когда она начинает двигаться вот так — плавно, незаметно — жди беды.

— Она что, может выхватить катану и рубануть меня прямо здесь?

— Ну что ты. Убить гостя на празднике — потеря лица. Но после она обязательно попытается тебя достать.

— Вот спасибо. Удружила, — буркнул Мирон. — Мне своих врагов мало, теперь ещё вот твоя мамочка присоединилась к компании.

— Ну, её ждёт большой сюрприз, — хищно улыбнулась девушка. Такая улыбка совсем не подходит ни к наряду, ни к бриллиантовой короне, — подумал Мирон. — Для колготок в сетку, с дырками на коленях — в самый раз. Но не сейчас.

— И что это за сюрприз?

— Наша помолвка. Когда я объявлю, что собираюсь выйти за тебя замуж, ей придётся отступить. Нельзя поднимать руку на члена семьи.

— То есть, таким образом пытаешься меня защитить?

— Ну, всегда остаются старые добрые несчастные случаи, — лучезарно улыбнулась Амели. — Идём. Познакомлю тебя с отцом.

Массимо Карамазов был полной противоположностью Мицуко. Крупный, даже грузный, он походил на древнее реликтовое ископаемое, выползшее на сушу и еще не преобразовавшее плавники в ноги. Серая кожа с набрякшими веками, фиолетовые губы, грива волос, похожих на металлическую проволоку. Передвигался он в роботизированной коляске, управляемой мысленными командами.

В отличие от холодности, которую Амели проявила к матери, с отцом она вела себя по-другому. Его она обняла, нежно поцеловала в щеку — лицо её в этот момент будто осветилось изнутри.

Массимо лишь пошевелил глазами — Мирон не смог распознать их выражения.

— Отец попал в аварию в гонке Ле-Ман, десять лет назад, — пояснила она Мирону. — Он живёт в Цюрихе и всё своё время проводит в Ванне. Он ненавидит Париж.

Остальные родственники одаривали Мирона враждебными взглядами. Амели даже не потрудилась объяснить ему, кто есть кто. Он не настаивал — вряд ли представится возможность увидеться с этими людьми еще раз…

Обед проходил в полном молчании — для него. Их с Амели посадили довольно далеко друг от друга, к тому же, все говорили по-японски.

Мирон делал вид, что ест — на самом деле, просто ковырял палочками то, что подносили слуги, и не вдавался, что это такое.

Слишком свежи были в памяти слова Карамазова о том, что его внучка специализировалась по ядам. А яблоко, как говориться, от яблони…

Рядом, в своём кресле, сидел Массимо. Отец Амели, разумеется, тоже ничего не ел, но слуги исправно меняли перед ним тарелки.

Мирон ощутил что-то вроде солидарности с этим человеком, запертым в мёртвом неподвижном теле. Он напомнил ему Платона, запертого в конструкте.

Иногда Мирону казалось, что лучшее, что он мог тогда сделать — это выбросить конструкт в Токийский залив.