Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей

На следующий день, 3 (16) ноября, Генеральный секретариат вернулся к этому вопросу. Теперь выслушали заявление Павленко о желании Квецинского и Кириенко немедленно выехать в Бердичев. Поручили ему же, Павленко, передать им предыдущее постановление Секретариата – о предложении им подать в отставку; если же они сами не подадут, то принять немедленные меры к тому, чтобы их освободила высшая инстанция (видимо, Ставка), и – в очередной раз – «тоді прийняти від них справи і вважати цілком вільними»{650}. Соответственно, пока их статус оставался невыясненным, их не освобождали. 6 (19) ноября вопрос о Квецинском и Кириенко обсуждала Киевская городская дума. «Аресты эти, – заявил выступивший первым меньшевик Левин, – имеют большое политическое значение, ибо арестованы представители временного правительства. Мы не можем спокойно пройти мимо них. <…> Дума обязана потребовать немедленного их освобождения». Его поддержал Фрумин: «[Г]ен[ерал] Квецинский и И. И. Кириенко содержатся в грязной комнате, валяются на гнилой соломе, в которой скачут насекомые. Мы знаем, что их держат без всякой с их стороны вины <…> Дума обязана протестовать против неслыханного насилия над представителями высшей власти». Дума приняла резолюцию, в которой выражала протест «против неосвобождения до сих пор представителей временного правительства (Кириенко и Квецинского)» (при голосовании за эту резолюцию украинские социал-демократы и эсеры воздержались){651}.

Генеральный секретариат четко и недвусмысленно показал, «кто в доме хозяин».

Большевики, как уже было сказано, имели свои виды на власть. Обычно для этой партии была характерна решительность и бескомпромиссность, но в данном случае они не имели четкого плана действий. Даже внутри ядра киевских большевиков, Киевского партийного комитета, имелись разногласия. Большинство – по терминологии Евгении Бош, «правые» (в их числе, до отъезда в Петроград, был Георгий Пятаков, муж Бош), выступали за осторожность в действиях и компромиссы с Центральной Радой. Они исходили, в общем, из того, что «враг моего врага – мой друг» (а Рада была врагом Временного правительства), и, в частности, из того, что Рада, как и сами большевики, отстаивает право наций на самоопределение. «Большинство членов Комитета видело в Ц[ентральной] Раде организацию, созданную нацией, стремящейся к свержению национального гнета, – вспоминала Бош, – и отсюда делало вывод: раз мы поддерживаем стремление нации к освобождению, мы должны поддерживать Ц[ентральную] Раду, единственную национальную организацию». Меньшинство («левые», в том числе сама Бош) считали, что Раду необходимо устранить вооруженным путем, чем скорее, тем лучше, и обвиняли «правых» в том, что те позволили Раде перехватить власть. Леонида Пятакова и Владимира Затонского Бош относила к «колеблющимся», или «неопределившимся»{652}.

По крайней мере первые несколько дней позиция «правых» преобладала – прежде всего потому, что у большевиков и Центральной Рады действительно был общий враг. 3 (16) ноября Военно-Революционный комитет опубликовал обращение:

Солдаты! На Киев преступной рукой контрреволюционной военщины брошены ударные батальоны. Ударники приближаются. Все меры приняты к тому, чтобы не допускать их на Киев. Надо, однако, принять меры к достойной встрече их здесь. Для этого образован общий штаб: от Рады и Ревкома С[овета] Р[абочих] и С[олдатских] Д[епутатов]. <…> В[оенно]-Р[еволюционный] К[омитет] предписывает всем воинским частям и Кр[асной] гвардии беспрекословно исполнять все боевые приказы за подписью т[оварища] Л[еонида] Пятакова и полковника Павленко{653}.