Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей

Беспокойство иного рода высказал Карум. Из газетного репортажа: «Мы боимся вот чего, что когда мы будем находиться на фронте для защиты родины и свободы, нам не всадят нож в спину»{201}. Запомнился этот момент, в несколько иной фразировке, и Грушевскому: «Карум, остерігаючи українців від яких-небудь кроків, які могли б занепокоїти і подражнити армію <…> пустив крилату фразу, яка потім надовго зависла над київськими і взагалі українськими відносинами – про те, щоб українці не схотіли “всадити ножа в спину армії, що боронить Україну від німців”»{202}. Эту же свою «крылатую» фразу вспоминал и сам Карум:

Они [руководители Центральной Рады. – С. М.] явились. Сели за отдельный стол.

После краткого вступительного слова Страдомского, сказавшего о цели заседания, слово взял Грушевский, украинский “батько“.

Сначала он с важным видом зачитал постановление Центральной Рады о том, что делегации[,] ввиду незнания нами украинского языка, разрешается говорить по-русски.

Затем он же зачитал Универсал (русский текст) <…>

Универсал (I‑й) был принят 10 (23) июня; Грушевский не мог его зачитать в апреле. Однако детали, которые приводит Карум, почти не оставляют сомнений, что речь здесь об этом самом заседании 4 (17) апреля, которое он ошибочно сместил по времени на два с лишним месяца вперед.

После этой декларации начались наши выступления. Большую речь сказал я.

<…> Много ненужного пафоса было в моей речи. <…> Я защищал революцию.

– Вы всаживаете нож в спину революции!

Но, конечно, моя речь была голосом вопиющего в пустыне.

Членам Центральной Рады, сельским учителям и сельским священникам, стоящим за их спиной, судьба России была глубоко безразлична. Они рвались к власти. Они понимали, что надо пользоваться слабостью России, что после окончания войны будет гораздо труднее отхватить ее себе, и продолжали свое дело{203}.

По результатам дискуссии стороны, на первый взгляд, пришли к согласию. В заключительной речи «Н. Ф. Страдомский выразил представителям “центральной украинской рады” свою признательность за данные разъяснения по столь волнующим вопросам, указав при этом, что никто из членов исполнительного комитета ни на одну минуту не мог стать в роли противника украинского движения»{204}. Однако Грушевский, хотя и post factum, вполне точно оценил ситуацию. Конфликт был не разрешен, а только отложен.