Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей

Еще через две недели при этом клубе, на заседании в одной из аудиторий Университета Св. Владимира, был создан артистическо-сценический отдел (отметим, что объявление об этом собрании в русскоязычной газете «Последние новости» было помещено на украинском языке){326}. В последующем собрания клуба имени Полуботка проходили, как правило, в Троицком народном доме. Поначалу полуботковцы вели себя там, как подобает гостям: к примеру, заседание, назначенное было на 23 мая (5 июня), было перенесено на следующий день, поскольку оказалось, что в доме на этот же день назначен спектакль{327}. Но в ночь на 1 (14) июня представители клуба захватили Троицкий народный дом и стали распоряжаться в нём «по праву сильного».

Если никакой надобности в революционной власти не ощущается, ввиду ее нетвердости и непоследовательности, если дисциплина обязательна только для офицеров и солдат, не входящих в клуб им. Полуботка, то не сочтет ли своевременным «голова» войскового клуба им. Полуботка поруч[ик] Михновский арестовать совет военных депутатов, совет рабочих депутатов, исполнительный комитет общественных организаций и командующего войсками киевского военного округа, дабы в самом начале остановить волну безначалия, подкатившуюся уже к высотам Киева?{328}

Примерно через месяц единомышленники Михновского едва не воплотили это саркастическое предложение в жизнь.

В середине мая украинские новобранцы в Чернигове под влиянием агитации самостийников из клуба имени Полуботка начали самовольно объединяться в отдельную часть. Генеральный военный комитет решил отправить новобранцев на фронт{329}. В конце мая они прибыли в Киев и, вместе с присоединившейся к ним украинской частью из Пензы, отказались ехать на фронт{330}, заявив, что поедут не иначе как под названием «Второй украинский полк имени Павла Полуботка» (первым, как мы помним, был полк имени Богдана Хмельницкого). Их было больше 5 тысяч человек. Разместились солдаты на распределительном пункте в селе Грушки, по Брест-Литовскому шоссе. Настроение их было таково, что даже Центральная Рада и Генеральный военный комитет относились к ним с опаской. По распоряжению Оберучева, их дважды пытались погрузить в поезда для отправки на фронт; бойцы отказывались грузиться, заявляя, что «фронт наш в Киеве».

Вновь вспомним Михаила Булгакова:

Когда же к концу знаменитого года в Городе произошло уже много чудесных и странных событий и родились в нем какие-то люди, не имеющие сапог, но имеющие широкие шаровары, выглядывающие из-под солдатских серых шинелей, и люди эти заявили, что они не пойдут ни в коем случае из Города на фронт, потому что на фронте им делать нечего, что они останутся здесь, в Городе, ибо это их Город, украинский город, а вовсе не русский, Тальберг сделался раздражительным и сухо заявил, что это не то, что нужно, пошлая оперетка{331}.

Здесь говорится о конце 1917 года, но эхо летних событий в этом пассаже, пожалуй, слышится.

В конце июня к полуботковцам отправилась делегация Центральной Рады во главе с Винниченко и Петлюрой. Переговоры ничего не дали. Наконец, Генеральный военный комитет принял отчаянное решение: перестать выдавать полуботковцам еду (!). Те ответили демонстрацией у здания Педагогического музея 29 июня (12 июля). Через два дня Генеральный секретариат снова обсуждал вопрос о полуботковцах – Петлюра, в частности, признал, что движение солдат украинцев как на фронте, так и в тылу приобретает стихийный характер – но ни к какому разумному решению не пришли{332}…