Киевские ночи

— Нет, — решительно ответила Лиза. — Немцы — вымуштрованные деревянные куклы. Я хочу во Францию, в Италию. Боже мой, как я мечтаю об этом! Вырваться наконец из этой дикой глуши в настоящую Европу! Ради этого я готова на все.

— Но ведь немцам вы нужны здесь, — сказал Зубарь. — Кто будет осуществлять немецкую миссию на Востоке?

— Обойдутся, — в тон ему возразила она и вдруг всплеснула руками: — Боже мой, какие мы скучные, какие мы неисправимо скучные! О чем мы говорим? О политике… Никак не отучимся. Опять и опять политика. К черту! Я хочу знать, как вы живете? Что собираетесь делать?

Зубарь коротко ответил, что идет работать на завод.

— Это не выход, Олекса, — проговорила Лиза. — Надо найти что-нибудь другое, получше. Я подумаю.

Она оглядела комнату, бросила взгляд через дверь в спальню, где виднелась кровать, наспех, неровно прикрытая одеялом. Потом подошла к столу, подняла газету, под которой в беспорядке стояли грязные тарелки, стаканы, валялась краюшка черствого хлеба.

Долгим сочувственным взглядом Лиза посмотрела на хмурого Зубаря и сказала решительно:

— Так нельзя. Это никуда не годится. Надо, чтобы какая-нибудь женщина приходила сюда хоть раз в неделю. А сегодня я приберу…

— Не надо! — Зубарь порывисто встал, даже стул отлетел. — Не надо. Я сам…

— Сам, сам… Как маленький. — Лиза подошла к нему и, не отводя глаз, проговорила глухо, сдавленным голосом — Олекса, почему вы не хотите, чтоб мы с вами… дружили…

Может быть, и не было паузы, может быть, у нее перехватило дыхание?

— Почему? — снова спросила она и осторожным движением погладила его плечо. Ему хотелось резко сбросить ее руку, но показалось слишком грубым так ответить на ее ласковый жест. Он шевельнул плечом, слегка отстранился.

Лиза, должно быть, иначе расценила его минутное колебание. Рука ее скользнула вокруг его шеи, а горячие губы впились в губы Зубаря. Свободной рукой она схватила его руку и крепко прижала к своей груди.

Зубарь рванулся, оттолкнул ее. С шумом втянул в легкие воздух. Он стоял перед ней багровый от злости и унижения. Здесь, в этой комнате, где его обнимала Марьяна. Ах, ты… И как раз сегодня, когда что-то высокое и чистое коснулось его души, наполнило смыслом опостылевшую жизнь. Ах, ты…

Тяжело дыша, он не вымолвил, а выплюнул в ее разгоряченное лицо:

— Проститутка! Немецкая шлюха…

Лиза смотрела на него тем же напряженным взглядом. Казалось, она ничего не слышала.

И тогда он швырнул, точно камень:

— Вон отсюда!

Лиза перевела дыхание, медленным движением поправила прическу и сказала почти спокойно:

— А я думала, что вы настоящий мужчина, Олекса.

Уже в двери она снова бросила через плечо:

— Вы просто тряпка, а не мужчина.

27

Ярош спешил к Клавдии Даниловне.

«Как хорошо, — думал он, — что в эти нелегкие дни я нашел друзей, нашел людей, с которыми могу поговорить откровенно, которые знают и понимают меня».

С особой благодарностью он подумал в эту минуту о Клавдии Даниловне. Ей тяжелее всех. И он должен помочь ей, как она помогла ему в черные дни своей верой, своей стойкостью.

Ярош шел к Клавдии Даниловне не с пустыми руками. Он нес ей десятка два листовок. Она будет помогать ему ро всех его делах. Пусть она знает, что теперь он еще глубже уважает ее, видит в ней своего самого близкого друга.

Поглощенный своими мыслями, Ярош не сразу услышал певучий голос:

— Сыночек миленький, отвоевался? Из плена, что ли? Ох, горюшко, раненый…

Он повернул голову. У калитки высилась дородная женщина и смотрела на него большими, подернутыми слезой карими глазами. У ног ее стояли две корзины, прикрытые рушниками. Женщина, видно, устала, на ее раскрасневшемся лице поблескивали капли пота.

— Хоть и ранили, а зато дома, — снова пропела она.

Ярош уже привык к такому нежданному вниманию пожилых женщин. Знал, что вслед за этим начнутся расспросы.

— А мой Ивасик там, в пекле, — вдруг всхлипнула женщина, вытирая рукавом пот и слезы. — Дитё, только-только двадцать минуло… Иван Панасюк, — может, слыхал, может, где видел?

Ярош отрицательно покачал головой: не видел, не слыхал. Но хотелось успокоить растревоженную женщину.

— Живой! Воюет где-то. А если воюет, то все будет хорошо, мамаша.

Женщина ответила смачным плевком.

— Будет, навоевались уже! Вон вчера Владимирский собор святили. Сам епископ служил… Так говорили люди, что Гитлер в Москве и приказ вышел — расходиться по домам. Навоевались! — Она шумно вздохнула. — Зряшная работа… Да у меня такой разбойник, разве он послушает? Мать родную не послушал, так что ему приказ. А как же я его просила, как уговаривала. Со слезами умоляла: «Сыночек мой…»

— О чем же вы просили? — не понял Ярош.