Ким

Дай тому, кто не знаком
С ремеслом,
Меч швырнув, поймать его,
Диск метнув, поднять его,
Кость сломав, лечить ее,
Кобру взяв, дразнить ее.
В неумении своем
Он порежется ножом,
Он шагнет в змеиный ком,
Он вкусит насмешек яд,
А природный акробат
Подчинит своим желаньям
Все: пылинку, трость, орех;
Прикует толпы вниманье
Иль ее возбудит смех!

«Но человек, который…» и т. д., «Песня жонглера», Ор. 15

Ким глубоко вздохнул и поздравил себя. Он нащупал никелированный револьвер, лежащий за пазухой его серого халата; амулет висел у него на шее. Чаша для сбора милостыни, четки, ритуальный кинжал (мистер Ларган ничего не забыл) – все было у него под рукой, и, кроме того, аптечка, ящик с красками и компас, а в истрепанном засунутом за кушак кошельке с узорами из игол дикобраза лежало его месячное жалованье. Даже цари не могли быть богаче его. У торговца-индуса он купил себе сластей в чашке из листьев и ел их с наслаждением, пока полицейский не согнал его со ступенек лестницы.

За этим последовала внезапная естественная реакция. «Теперь я один… совсем один, – думал он. – Во всей Индии нет человека такого одинокого, как я. Если я сегодня умру, кто расскажет об этом… и кому? Если я останусь жив и если бог милосерден, голова моя будет оценена, ибо я Сын Талисмана, – я, Ким».

Очень немногие белые люди, но многие азиаты способны забраться в своего рода лабиринт, вновь и вновь повторяя про себя свое собственное имя и позволяя уму свободно размышлять о том, что называется индивидуальностью. Когда человек стареет, способность эта обычно исчезает, но пока она сохраняется, – может проявиться в любой момент. «Кто такой Ким… Ким… Ким?»

Он сел на корточки в углу шумной комнаты ожидания, и все посторонние мысли покинули его. Руки его были сложены на коленях, а зрачки сузились и стали не больше булавочного острия. Он чувствовал, что через минуту… через полсекунды… решит сложнейшую загадку, но тут, как это всегда бывает, ум его со стремительностью раненой птицы упал с высот, и, проведя рукой по глазам, Ким покачал головой.

Длинноволосый индуистский байраги49, только что купивший билет, остановился перед ним в этот самый момент и стал пристально его рассматривать.

– Я тоже утратил это, – сказал он печально, – это одни из Ворот к Пути, но вот уже много лет как они для меня закрыты.

– О чем ты говоришь? – спросил Ким в смущении.

– Ты размышлял в духе твоем, что такое твоя душа. Тебя захватило внезапно. Я знаю. Кому же знать, как не мне? Куда ты едешь?

– В Каши50.

– Там богов нет. Я доказал это. Я в пятый раз еду в Праяг51 искать дорогу к Просветлению. Какой ты веры?

– Я тоже Искатель, – ответил Ким, пользуясь одним из излюбленных слов ламы. – Хотя, – он на минуту забыл свое северное одеяние, – хотя один Аллах знает, чего я ищу.

Старик сунул под мышку свой костыль – принадлежность каждого байраги – и сел на кусок рыжей леопардовой шкуры, в то время как Ким встал, заслышав звонок к бенаресскому поезду.

– Иди с надеждой, братец, – сказал байраги. – Долог путь к стопам Единого, но мы все идем туда.

После этого Ким больше не чувствовал себя таким одиноким и, не проехав и двадцати миль в битком набитом вагоне, принялся развлекать спутников и наплел им самых диковинных сказок о магических дарованиях своего учителя и своих собственных.

Бенарес показался ему чрезвычайно грязным городом, но Киму было приятно видеть, с каким почтением люди относились к его одежде. По крайней мере, одна треть населения Бенареса вечно молится той или иной группе божеств, а их много миллионов, и потому они почитают подвижников любого рода. В храм Тиртханкары, расположенный в миле от города, близ Сарнатха, Кима направил случайно повстречавшийся ему пенджабский крестьянин-камбох из местности, лежащей по дороге в Джаландхар; он тщетно молил всех богов своей усадьбы вылечить его маленького сына и теперь пришел в Бенарес сделать последнюю попытку.

– Ты с Севера? – спросил он, проталкиваясь через толпу по узким зловонным улицам почти так же, как это делал бы его любимый бык в родной деревне.

– Да, я знаю Пенджаб. Мать моя была пахарин, но отец из-под Амритсара… из Джандиалы, – ответил Ким, оттачивая свой подвижный язык для будущих встреч на Дороге.

– Джандиала… это в Джаландхаре? Охо! Так мы вроде как земляки. – Он нежно кивнул плачущему ребенку, которого нес на руках. – Кому ты служишь?

– Святейшему человеку из храма Тиртханкары.