Ким

– Хранитель Священных Изображений в Доме Чудес приобрел заслугу, подарив их мне год назад, – сказал лама, следуя за взглядом Кима. – Когда живешь далеко от своей родины, такие вещи напоминают ее, и нам следует чтить Владыку за то, что он указал нам Путь. Смотри! – он показал пальцем на кучку подкрашенного риса причудливой формы, увенчанную странным металлическим украшением. – Когда я был настоятелем в своем монастыре, – это было до того, как я достиг более совершенного знания, – я ежедневно приносил эту жертву. Это мир, приносимый в жертву владыке. Так мы, уроженцы Бхотияла, ежедневно отдаем весь мир Всесовершенному Закону. И я даже теперь это делаю, хоть и знаю, что Всесовершенный выше всякой лести. – Он взял понюшку из табакерки.

– Это хорошо, святой человек, – пробормотал счастливый и усталый Ким, с удобством укладываясь на подушках.

– И кроме того, – тихо засмеялся старик, – я рисую изображения Колеса Жизни. На одно изображение уходит три дня. Этим я был занят, – а, может, просто ненадолго смежил глаза, – когда мне принесли весть о тебе. Хорошо, что ты здесь со мной: я научу тебя моему искусству… не из тщеславия, но потому, что ты должен учиться. Сахибы владеют не всей мудростью мира.

Он вытащил из-под стола лист желтой китайской бумаги, издающей странный запах, кисточки и плитку индийской туши. Чистыми строгими линиями набросал он контур Великого Колеса с шестью спицами, в центре которого переплетались фигуры свиньи, змеи и голубя52; между спицами были изображены все небеса, и преисподняя, и все события человеческой жизни. Люди говорят, что сам Бодисатва впервые изобразил его на песке при помощи рисовых зерен, чтобы открыть своим ученикам первопричину всего сущего. В течение многих веков оно выкристаллизовалось в чудеснейшую каноническую картину, усеянную сотнями фигурок, каждая черточка которых имеет свой смысл. Немногие могут толковать эту картину-притчу; во всем мире нет и двадцати человек, способных точно ее нарисовать, не глядя на образец; из числа последних только трое умеют и рисовать, и объяснять ее.

– Я немного учился рисовать, – промолвил Ким, – но это чудо из чудес.

– Я писал ее много лет, – сказал лама. – Было время, когда я мог написать ее всю целиком в промежуток времени между одним зажиганием ламп и следующим. Я научу тебя этому искусству… после надлежащей подготовки, и я объясню тебе значение Колеса.

– Так значит мы отправимся на Дорогу?

– На Дорогу, для Искания. Я только тебя и ждал. Мне было открыто в сотне снов – особенно в том, который привиделся мне ночью после того дня, когда Врата Учения впервые закрылись за тобой, – что без тебя мне не найти своей Реки. Как ты знаешь, я вновь и вновь отгонял от себя такие помышления, опасаясь, что это иллюзия. Поэтому я не хотел брать тебя с собой в тот день, когда мы в Лакхнау ели лепешки. Я не хотел брать тебя с собой раньше, чем для этого подойдет время. От Гор и до моря, от моря до Гор бродил я, но тщетно. Тогда я вспомнил Джатаку.

Он рассказал Киму предание о слоне в кандалах, которое так часто рассказывал джайнским жрецам.

– Дальнейших доказательств не требуется, – безмятежно закончил он. – Ты был послан на помощь. Когда эта помощь отпала, Искание мое сошло на нет. Поэтому мы опять пойдем вместе и наше Искание достигнет цели.

– Куда мы пойдем?

– Не все ли равно, Друг Всего Мира? Искание, говорю я, достигнет цели. Если так суждено, Река пробьется перед нами из-под земли. Я приобрел заслугу, когда открыл для тебя Врата Учения и дал тебе драгоценность, именуемую мудростью. Ты вернулся, как я сейчас только видел, последователем Шакьямуни, врачевателя, которому в Бхотияле воздвигнуто множество жертвенников. Этого довольно. Мы снова вместе… и все как было… Друг Всего Мира… Друг Звезд – мой чела!

Затем они поговорили о мирских делах, но следует отметить, что лама совершенно не расспрашивал о подробностях жизни в школе св. Ксаверия и не проявлял ни малейшего интереса к нравам и обычаям сахибов. Он был погружен в прошлое, и шаг за шагом вновь переживал их чудесное первое совместное путешествие, потирал руки и посмеивался, пока не свернулся клубочком, побежденный внезапно наступившим стариковским сном.

Ким смотрел на последние пыльные лучи солнца, меркнущие во дворе, и играл своим ритуальным кинжалом и четками. Шум Бенареса, древнейшего из всех городов земли, день и ночь бодрствующего перед лицом богов, плескался о стены, как ревущее море о волнорез. Время от времени жрец джайн пересекал двор, неся в руке скудный дар священным изображениям и подметая дорожку впереди себя, чтобы ни одно живое существо не лишилось жизни. Мигнул огонек лампады, послышался молитвенный напев. Ким смотрел, как звезды одна за другой возникали в недвижном, плотном мраке, пока не заснул у подножья жертвенника. В ту ночь он видел сны на хиндустани, без единого английского слова…

– Святой человек, вспомни о ребенке, которому мы дали лекарство, – сказал он часа в три утра, когда лама, тоже пробудившийся от сна, уже собирался начать паломничество. – Джат будет здесь на рассвете.