Ким

– Я получил достойную отповедь. В поспешности своей я едва не совершил большого зла. – Он уселся на подушки и принялся перебирать четки. – Поистине, старые люди подобны детям! – патетически воскликнул он. – Если им чего-нибудь хочется, то нужно сейчас же это сделать, иначе они будут сердиться и плакать. Много раз, будучи на Дороге, я готов был топать ногами, сердясь на препятствие в виде воловьей повозки, загородившей путь, или даже просто на облако пыли. Не то было, когда я был мужем… давным-давно. Тем не менее, это дурно…

– Но ты и вправду стар, святой человек.

– Дело было сделано. Причина была создана в мире, и кто же, будь он старый или молодой, здоровый или больной, ведающий или неведающий, кто может управлять следствием этой Причины? Может ли Колесо висеть спокойно, если… дитя… или пьяница вертит его? Чела, мир велик и страшен.

– Мне кажется, мир хорош, – зевнул Ким. – А нет ли чего поесть? Я со вчерашнего вечера ничего не ел.

– Я забыл о твоих потребностях. Вон там хороший бхотияльский чай и холодный рис.

– С такой пищей далеко не уйдешь. – Ким всем своим существом ощущал европейскую потребность в мясе, а этого в храме джайнов достать невозможно. Однако, вместо того чтобы сейчас же выйти наружу с чашей для сбора подаяния, он до самого рассвета набивал себе желудок комками холодного риса. На рассвете пришел крестьянин, многоречивый и заикающийся от избытка благодарности.

– Ночью лихорадка прекратилась и выступил пот! – воскликнул он. – Пощупайте-ка вот тут… кожа у него свежая, совсем как новая. Он с удовольствием съел соленые плитки и с жадностью выпил молоко. – Он откинул ткань, закрывающую лицо ребенка, и тот сонно улыбнулся Киму. Небольшая кучка жрецов-джайнов, безмолвная, но подмечающая все, собралась у дверей храма. Они знали (и Ким знал, что они это знали), как встретил старый лама своего ученика. Но, будучи учтивыми, они вчера вечером не мешали им ни присутствием своим, ни словом, ни жестом. За это Ким вознаградил их, когда взошло солнце.

– Благодари джайнских богов, брат, – сказал он, не зная даже, как называются эти боги. – Лихорадка действительно прошла.

– Смотрите! Глядите! – сиял лама, обращаясь к своим хозяевам, у которых гостил три года. – Был ли когда-нибудь такой чела? Он последователь нашего владыки-целителя.

Надо сказать, что джайны официально признают все божества индуистских верований, в том числе Лингам и Змею. Они носят брахманский шнурок, они подчиняются всем требованиям индуистских кастовых правил. Но они одобрительно забормотали, ибо знали и любили ламу, ибо он был старик, ибо он искал Путь, ибо он был их гость, ибо он долгими ночами беседовал с главным жрецом – самым свободомыслящим из метафизиков, которые когда-либо «расщепляли один волос на семьдесят слоев».

– Запомни, – Ким склонился над ребенком, – болезнь эта может вернуться.

– Нет, если ты знаешь истинные заклинания, – сказал отец. – Но мы вскоре уйдем отсюда.

– Это правда, – сказал лама, обращаясь ко всем джайнам. – Мы теперь идем вместе продолжать наше Искание, о котором я часто говорил. Я ждал, чтобы мой чела созрел. Глядите на него! Мы пойдем на Север. Никогда больше не увижу я этого места моего отдохновения, о благожелательные люди!

– Но я не нищий, – земледелец встал на ноги, прижимая к себе ребенка.

– Потише. Не беспокой святого человека, – прикрикнул на него один из жрецов.

– Ступай, – шепнул Ким. – Встречай нас под большим железнодорожным мостом и, ради всех богов нашего Пенджаба, принеси пищи – кари, стручков, лепешек, жаренных в жиру, и сластей. Особенно сластей. Живо.

Киму очень шла вызванная голодом бледность; он стоял, высокий и стройный, в тускло-сером длиннополом одеянии, взяв четки в одну руку и сложив другую благословляющим жестом, добросовестно перенятым от ламы. Наблюдатель-англичанин, пожалуй, сказал бы, что он похож на юного святого, сошедшего с иконы, написанной на оконном стекле, тогда как Ким был просто-напросто еще не повзрослевшим юношей, ослабевшим от пустоты в желудке.

Прощание вышло долгим и торжественным; три раза оно кончалось и три раза начиналось снова. Искатель – человек, пригласивший ламу переехать из дальнего Тибета в эту обитель, бледный как серебро, безволосый аскет – не принимал в этом участия, но, как всегда, пребывал в созерцании посреди священных изображений. Прочие выказали большую доброту; они настаивали, чтобы лама принял их мелкие подарки – ящик для бетеля, красивый новый железный пенал, сумку с едой и тому подобное, – предостерегали его от опасностей внешнего мира и предсказывали удачное завершение его Искания. Между тем Ким, унылый как никогда, сидел на ступеньках, ругаясь про себя на жаргоне школы св. Ксаверия.

«Но я сам виноват, – решил он. – С Махбубом я ел хлеб Махбуба или хлеб Ларгана-сахиба. У св. Ксаверия ели три раза в день. А здесь мне придется самому заботиться о себе. Кроме того, я еще не успел привыкнуть. С каким удовольствием я съел бы сейчас тарелку говядины!…»

– Кончилось или нет, святой человек?