Кинематограф Австралии и Новой Зеландии

1900 год. Рубеж столетий. Влияние Англии, ее дух пронизывает всю жизнь «верхушки» австралийского общества. «Быть англичанами больше самих англичан» – кажется, в этом заключен главный смысл жизни директрисы и воспитателей закрытого пансиона для девиц из «благородных» семей, которые вопреки здравому смыслу пытаются создать в Австралии «маленькую Англию» хотя бы на территории своей школы. Бездумное мотыльковое существование девушек в привилегированном заведении близ Мельбурна, казалось бы, ничто не омрачает. Романтические порывы, сентиментальные беседы, чтение стихов, посвященных обожаемым подругам, – такова жизнь рафинированного мирка, расположенного в некоем оазисе европейской культуры среди таинственной и враждебной австралийской природы, на грани сна и яви. Контраст прелестных свежих девичьих лиц, изящных фигурок в белоснежных кружевах и «застегнутых» на все пуговицы темных платьев директрисы и ее помощниц и окружающего мира выглядит особенно разительным в сценах, снятых на натуре. Уэйр, прибегая к параллельному монтажу, все время чередует эпизоды в школе, где царят тоска и почти казарменная муштра, с видами прекрасной и дикой природы Австралии, а сам воздух напоен ощущением свободы и непокорности. Чопорность, замкнутость, искусственность – на этом строится вся воспитательная система школы.

Потому неудивительно, что экскурсия в лес к Висящей скале кажется воспитанницам столь заманчивой – ведь это означает, что, пусть на несколько часов, но девушки смогут вырваться на свободу, сбросить чинные маски благопристойности. И право, этот жесткий и бескомпромиссный показ режиссером «викторианского» стиля жизни австралийского общества на рубеже XX столетия, скрытые насмешка и пародийность (чего только стоит сцена, когда воспитанницам разрешается снять перчатки лишь после выезда из деревни) вполне четко продемонстрировали желание Уэйра высмеять негативные стороны «английского» образа жизни, быть может, вполне пригодные для «туманного Альбиона», но плохо корреспондирующие в стране с другими и климатическими, и социальными условиями. Режиссером, бесспорно, двигало стремление разоблачить ханжество и фарисейство тех, кто, подобно директрисе пансиона, искусственно на протяжении многих десятилетий насаждал в Австралии чуждый ей дух. Перефразируя Страттона, можно назвать «Пикник у Висящей скалы» «самым антианглийским из австралийских фильмов» того периода, потому что, действительно, ни в одной из картин Зеленого континента с таким неприятием не была показана англомания. И для большей части аудитории быт и нравы, царящие в пансионе, взаимоотношения между воспитанницами и преподавательницами, маленькие и большие трагедии, скрытые за стенами внешней благопристойности, оказались не менее интересными, нежели основная событийная канва – таинственное, но так и оставшееся нераскрытым исчезновение трех девушек во время пикника. И здесь можно поспорить с мнением английского критика Нины Хиббин, оценившей работу Уэйра как «только стиль и очень незначительное содержание». Содержание в картине было и немалое, но именно оно и не могло понравиться англичанам. Бунтарский дух картины раздражал жителей метрополии.

Уэйру не откажешь в изобретательности и профессиональном мастерстве, а в том, что касается умения создать атмосферу тревожного ожидания надвигающейся беды, нагнетания «саспенса» (здесь напрашивается невольное сравнение еще с одним знаменитым англичанином – великим Альфредом Хичкоком), то ему действительно найдется немного равных в мире кино. Ритм, музыка, шумы, неожиданные ракурсы сьемки – все подчинено единой цели: создать напряжение, вызвать у зрителя чувство необъяснимой тревоги, неуверенности, ожидания чего-то страшного, что непременно должно произойти. И когда, наконец, наступает разрядка, зритель уже настолько психологически подготовлен к этому, что даже элементы мистического, которые столь умело вплетает Уэйр в ткань картины, кажутся вполне органичными и естественными. Средоточием таинственного зла является уже сама природа – могучая и экзотическая. Здесь можно вновь процитировать Генри Лоусона, который восхищенно писал, что великий австралийский буш – воспитатель и наставник эксцентрических умов, прибежище странного. Еще в прологе ленты, когда ничто вроде бы не предвещает загадочного происшествия, отдельные слова, намеки, сделанные случайно и как бы без повода, по наитию, порождают предчувствие чего-то грозного, неизбежного. Самые простые ситуации, благодаря умению режиссера использовать художественные средства, наполняются подтекстом; постепенно усиливается ощущение угрозы, становящейся совершенно явной во время прогулки, когда даже цветы, птицы, ящерицы приобретают «по хичкоковски» зловещий вид и время как бы застывает, давая возможность свершиться неизбежному. В затуманенном пейзаже медленно растворяются силуэты девушек, уходящих в…никуда.