Кинематограф оттепели. Пространство, материальность, движение

Тем удивительнее, что в фильме об индивидуальном опыте исторического разрыва и попытке исцелить его хождением по городу Шепитько практически не задействует никакие мемориальные пространства[120]. Она не показывает ни памятников, ни площадей, ни названий улиц, которые могли бы напрямую вызвать воспоминания и впечатления о войне, а та архитектура, которой здесь уделяется наибольшее внимание, никак не связана с индивидуальными прошлым и памятью. Например, колонны учреждений, возле которых Надя несколько раз появляется, прочные и статичные в своей исторической монументальности, не имеют никакого отношения к ее хрупкому и отстраненному состоянию (илл. 33а). Точно так же нет никаких исторических связей у застроенного хрущевками нового района – однородного, монотонного и безликого (илл. 33б). Наиболее важным в этом отношении общественным пространством оказывается городской музей, посвященный не только истории Севастополя в целом, но и Надиной истории в частности: там выставлены ее (и Митины) военные фотографии и отмечены заслуги ее подразделения. Но Надя остается обособленной от той самой себя, какой она представлена внутри пространства данного помещения; ее обрамленное и обездвиженное изображение висит на стене, сама же героиня не раз описывает себя как музейный «экспонат», словно она одно из тех чучел животных, которые также являются частью экспозиции. Мертвое пространство, мертвые экспонаты, мертвая история; музей воспроизводит статичную среду города (по крайней мере, в Надином восприятии), и ни одно из его пространств не располагает к индивидуальным воспоминаниям и впечатлениям[121]. Обретя как героиня войны бессмертие в общественном пространстве, Надя хранит интимные воспоминания и травму военного прошлого глубоко в неприкосновенного своего замкнутого тела[122].

Илл. 33а, б. Архитектура послевоенного Севастополя. Кадры из фильма «Крылья», 1966

Но пробуждающее историю к движению и жизни пространство развалин, где сама Надя предстает столь энергичной и витальной, это еще и вполне реальное место – руины средневекового города Чуфут-Кале («еврейская крепость» в переводе с крымскотатарского), находящиеся в горах всего в часе езды к северо-востоку от Севастополя. Появление города, остающегося по сей день одним из важнейших археологических памятников региона и популярным туристическим направлением, датируется VI в. н. э., когда в этой части Крымского полуострова была построена крепость. Поселение продолжало развиваться и процветать вплоть до середины XVIII века, став домом для представителей различных народов, среди которых были крымские татары и евреи. В 1850-х годах последняя группа крымских евреев покинула город после того, как в российских законах была снята часть ограничений на свободу их передвижения, после чего Чуфут-Кале превратился в руины[123]. После ухода жителей остались лишь самые базовые каменные объекты инфраструктуры, такие как дороги и ворота, стены и обстановка внутри пещер, колодец и несколько зданий – пустое пространство, история которого до сих пор говорит через материальные фрагменты своих каменных поверхностей. Именно эти поверхности становятся предметом разговора Нади и Мити во время их сокровенной прогулки, когда, блуждая между материальных следов развалин, они мимоходом представляют себе жизнь прежних обитателей города – считывают их прошлое.