Кино без правил

К зрителю меня не пускали и много лет спустя, уже в пост-советские времена. Я несколько раз приносил мои документальные фильмы на Московский кинофестиваль, но мне отказывали, прикрываясь нелепыми предлогами. «Линию наготы» отвергли дважды потому якобы, что «в кадре виден микрофон» (а разве в документальном фильме не может быть виден микрофон?). Почему не сказать честно, что вы – пуритане, поэтому не допустите на экран фильм, где показано много обнажённого тела? Это было бы честно. Несправедливо, но честно. Департамент культуры Москвы не допустил мой фильм «Возвращение богов» на экран, объяснив свой запрет тем, что «православные могут оскорбиться». «Возвращение богов» показывает празднование Купальской ночи. Ничего ужасного, ничего распутного, это настоящий праздник радости. Это праздник, который люди создают своими руками. Департамент решил перестраховаться, чтобы избежать возможных неприятных комментариев со стороны православной церкви. Чиновничья перестраховка. Но она мне понятна. Она глупая, нелепая, трусливая, но всё-таки мне честно озвучили причину. А «Линию наготы» не пускали на фестиваль два года подряд просто из-за наготы, но отвечавшая за отбор фильмов женщина не призналась в этом; первый раз она сослалась на микрофоны в кадре, второй раз вообще ничего не объяснила.

Мой зритель появился, когда зритель перестал интересовать меня. Зритель появился в Интернете, в этом необъятном информационном поле без строгих правил и границ. Можно радоваться, можно сетовать.

***

Отправной точкой для каждого нового фильма была какая-нибудь сцена, не дававшая мне покоя. Я никогда не знал, что конкретно беспокоит меня, но чувства требовали выхода. Понемногу вырисовывалась какая-то сцена. Например, я ощутил однажды, что во мне накапливается ненависть и просится наружу, просится через руки, через нож. И мы отправились маленькой компанией в лес и там сняли сцену драки на берегу небольшого ручья. Там я и «убил» моего товарища ножом. Удары ножом в его тело сняты на крупном плане моего лица, ни жертвы, ни ножа не было видно, а ножом я бил со всей силы в глинистую почву. Всё, что накопилось во мне плохого, я вложил в те бешеные удары. И мне полегчало.

Часто такие сцены не предназначались для конкретного фильма, они оставались в архиве моих «психотерапевтических» кино-опытов. Но иногда из этих сцен вырастал целый фильм. Так, например, из самостоятельной сцены в ванной, не предполагавшей дальнейшего развития сюжета, стал рождаться фильм «Пересилие».

Я тяжело перенёс смерть отца, мне было всего двадцать три, и я совсем не знал жизни. Отец умирал долго и мучительно. Его смерть свалила меня с ног, разрушила все мои представления о справедливости, лишила меня единственной, как мне представлялось, настоящей опоры. Вдобавок работа в министерстве угнетала, безысходность душила, я чувствовал себя в кромешной тьме и понемногу пристрастился к алкоголю. Однажды, крепко выпив, я лёг в ванную и уснул. Когда проснулся, меня тошнило, выворачивало наизнанку, приехала скорая помощь… По прошествии нескольких лет я решил воспроизвести это на экране. Моя душа остро нуждалась в освобождении от груза и грязи того случая, я жаждал избавиться от внутренней блевотины. Кино понемногу становилось священнодействием, оно очищало меня.

***

Фильм «Дом», от которого сохранилось только две сцены с участием Александра Стрельбицкого, начался с того, что я «заболел» грандиозной и, пожалуй, лучшей картиной Ридли Скотта «Bladerunner». Не помню, сколько раз я пересматривал его целиком, но понравившиеся эпизоды смотрел снова и снова, изучал их, насыщался их духом. Одной из самых пронзительных сцен было бегство танцовщицы-проститутки по имени Зора. Она одета в прозрачный полиэтиленовый плащ. Декард стреляет в неё, она теряет равновесие, разбивая на бегу стекло огромной витрины. Эпизод её смерти показан в рапиде, стекло медленно разлетается на куски, Зора спотыкается, падает на колени, затем на живот. Медленно летят куски стекла, падают капли дождя. Всё происходит под сновиденческую музыку Вангелиса. На мой взгляд, музыка к этому фильму – вершина творчества Вангелиса. После убийства женщины Декард идёт домой, напивается там, а когда встаёт с кровати, задевает ногой бутылки. Зритель не видит этих бутылок, только слышит их удар друг о друга. Вот этот-то звук бутылок, находившихся не в кадре, но наполнявших пространство и атмосферу, породил во мне неудержимое желание сделать что-нибудь подобное – с бутылками и чем-нибудь ещё, за что можно было бы задеть ногой, но не показывать это отдельным планом.

Я отправился на заброшенную строительную площадку, где на каждом шагу валялись доски, железяки, битое стекло, воняло сгнившим мусором и мочой, бродил по подвалам с включённым диктофоном (ступал то быстро, то медленно, чтобы получить разные варианты хрустящего под ногами гравия), наступал на стёкла, пинал ботинками пустые бутылки, а потом часами прослушивал эти записи дома, пытаясь понять, что меня не устраивало в них.