Кино без правил

Кончилось всё тем, что я забыл о том, что именно послужило отправной точкой в моём творческом поиске, и написал сценарий, построенный на том, что каждая сцена заканчивалась каким-то крупным планом, который становился началом другой сцены, не имеющей связи с предыдущей. В конце всё закольцовывалось.

Замысел если и не великолепен, то интересен, однако воплотился он с некоторыми отступлениями от первоначального сценария. Для меня это была игра в высочайшую эстетику в условиях, не позволявших добиться требуемой эстетики. Зато какое наслаждение я получал от каждой удачной сцены!

Помню, как мы вдвоём с Сашей Стрельбицким, изображавшим сыщика, создавали на крупных планах атмосферу усталости в его офисе (а на самом деле в моей комнате). Он сидел за столом, курил и просматривал фотографии преступника. Мне удалось выставить свет таким образом, что, когда я показывал лицо сыщика снизу, половину кадра занимали фотографии в его руках, и эти фотографии просвечивали настолько, что можно было разглядеть запечатлённое на них лицо преступника. Огромное удовольствие я получил, озвучивая эту сцену: затяжка сигаретой, выпускание дыма, шуршание плотной фотографической бумагой и голоса в переговорных полицейских устройствах…

Фильм не сохранился, но я до сих пор ощущаю «вкус» того удовольствия, с которым мало что сравнится.

***

Люди, помогавшие мне делать мои фильмы – это человеческие атомы моей жизни. Чем дальше время уносит меня от тех событий, тем сильнее во мне любовь к тем людям. Любовь к мужской половине, конечно, отличается от любви к женщинам, которая ярче, глубже и пронзительнее. Женщины – нескончаемы во мне. Я всегда занимался с ними любовью. С некоторыми – в кровати, но с большинством – в пространстве, невидимом обычному взору. Там нет тел, осязаемости, там всё наполнено чем-то иным, всепоглощающим и всеобъединяющим.

***

Мой путь к профессии режиссёра был извилистым, но моя жизнь в кино была всегда прямой, как стрела. Начав однажды снимать фильмы, я ни разу не отклонился от выбранного направления. Я мастерил мои «поглазейки» на коленях, в условиях, абсолютно не пригодных для создания кино, но не делать этого я не мог. Кино отравило меня, пожрало, стало моей неотъемлемой частью.

С профессиональным кинематографом, с большим кинопроизводством, куда вовлечены сотни людей, я познакомился на «Мосфильме», работая ассистентом режиссёра по реквизиту на фильме «Причалы». Я попал во чрево огромной киностудии, не такой, конечно, гигантской, как киностудии Голливуда, но всё-таки большой. Режиссёром «Причалов» был Анатолий Петрицкий, известнейший советский кинооператор. Он снял много фильмов, но самой известной его работой была «Война и мир», куда его пригласил Сергей Бондарчук. «Война и мир» – фильм уникальный, он весь состоит из кинематографических находок и открытий. Художественные решения этой эпопеи особенно ценны тем, что они не превратились в штампы. Фильмы Андрея Тарковского разобраны на «цитаты», а «Войну и мир» никто не повторял, не копировал, не обесценивал. Такой разнообразной изобретательности в кино больше не было – ни в советском, ни в мировом. «Война и мир» – вершина творчества Петрицкого и Бондарчука.

Естественно, я смотрел на Анатолия Анатольевича, как смотрят на божество, ожидая от него чуда. Но никакого чуда не происходило. Петрицкий демонстрировал редкое равнодушие к подготовительной работе. Если я спрашивал его, какую гитару нужно взять на съёмки, он отвечал, что любая сгодится, а в экспедиции, на съёмочной площадке вдруг начал требовать гитару другого цвета. Пришлось рыскать по магазинам, давать объявление в газете. То же повторялось с костюмами, не только с реквизитом. Его не интересовал фильм, и это понятно – сценарий скучнейший. Моя реквизиторша Лариса, сидя в своей мосфильмовской каморке, заваленной всякой всячиной, искренне недоумевала, почему Петрицкий взялся за «Причалы». Наверное, он хотел попробовать себя в качестве режиссёра, но ничего интересного в портфеле сценариев не нашлось, пришлось согласиться на «Причалы». Я не видел его улыбающимся, с горящими глазами, он был воплощением унылости. Только дважды он вырвался из душивших его лап равнодушия.

Первый раз – когда мы готовились к съёмкам на корабле, оператор долго примеривался, как бы выстроить кадр, Петрицкий вдруг сорвался с места, закричал на оператора и его помощника. «Вы что возитесь! Вот как надо!» – сам сел на тележку, припал к окуляру кинокамеры, велел актёру играть эпизод. И тут перед моими глазами произошло что-то удивительное. Петрицкий как-то очень просто, одним движением круто развернул камеру, скользившую на рельсах, и я, наблюдая за его движениями со стороны, увидел, как всё это получится в фильме. Одним движением он изменил крупность, ракурс, перспективу и объём кадра. В ту минуту Анатолий Анатольевич оказался на своём месте. Он был как самурай, сразивший коротким безошибочным движением могучего и подвижного врага. «Неужели это так трудно сделать?» – с досадой бросил он в лицо оператору.